Французский полтергейст (СИ) - Криптонов Василий

— Штука в том была, что из тела Вадима Игоревича духа изгнать мог только он сам. Потому что… Ну, не знаю, он как-то так объяснил по-своему, по-менталистски. В общем, защита у него в голове хорошая стоит. Заскочить-то сущность туда заскочила, а вот сделать ничего уже не смогла. И обратно выйти тоже не могла. А Вадим Игоревич через тело Стефании на себя самое воздействовал. И сущность перекинулась обратно, в первое тело. Ну, тут-то уж Серебряков в себя пришёл и всё красиво закончил.

— Да у тебя же на лице следы от многочисленных ударов, Саша!

— Ну, там, драка была небольшая.

— Ты мог погибнуть!

— Про Вадима Игоревича не спросишь? Как он там? Вдруг плохо?

— Ах, будь с ним плохо, ты бы сказал, — отмахнулась Танька. — Господи, я только сейчас сумела представить, что ты… Что тебя вдруг нет. Это ужасное чувство пустоты…

Я с минуту в какой-то прострации смотрел, как её глаза наполняются слезами, начинает дрожать нижняя губа. Что-то там у меня в голове телепалось. И я сказал:

— Ладно.

— Ч-что «ладно»? — всхлипнула Танюха.

— Ладно, давай попробуем. Вдруг что путное получится.

— Т-ты… Ты взаправду?

— Ну да. По крайней мере, одно могу сказать точно: на мою маму ты настолько не похожа, что даже сравнивать смешно. Опять же, будет кому в старости утку выноси…

Как она это сделала — я не понял. Вроде бы между нами был стол. Однако — бах! разряд красной молнии! — и я лежу на полу, а на мне сидит ревущая и смеющаяся одновременно Татьяна Фёдоровна Соровская.

— Ты не пожалеешь, я обещаю! — выпалила она.

— Угу, — только и сказал я. Больше не получилось. Больно было до предобморочного состояния. Долбанула рыжая туда же, куда несколькими часами ранее прилетела «торпеда».

Где-то на заднем плане вздохнул Фёдор Игнатьевич. Не то с облегчением, не то с чем-то вроде «ну, вот, приехали…» Кто его знает, этого Игнатьича. Не умеет человек вздыхать на понятном языке, как все люди.

— Вот это тебе нужно подписать и отдать секретарю, чтобы отправила почтой. Это тоже подписать и отдать Фёдору Игнатьевичу для заверения. Здесь прошение об академическом отпуске, надо…

— Да одобрила бы уже, Диль. Ну, у парня ведь явно какие-то неприятности, пусть разбирается, что же мы, звери, что ли…

— Я даже не работаю здесь официально, не могу ничего одобрить.

— Сказала бы ему, мол, свободен, а я бы потом подмахнул задним числом. Где вот его теперь искать? Надо его теперь где-то искать, у него прошение, чтоб со вчерашнего дня.

— Я найду.

— Сделай одолжение. Стой! Не делай одолжения. Он тебя видел?

— Нет, хозяин. Ты сказал никому лишнему на глаза не попадаться, да и секретарша никого не пускала.

— Правильно. Какой я молодец, дальновидный. Тебе одежда нужна поприличнее, что-нибудь официальное. А то ты в одном платье ходишь и зимой, и летом.

— Я появилась осенью, и осень ещё не закончилась.

— Не нуди. В общем, завтра пойдём за покупками, а парня я сам найду.

— Хозяин!

— Ну, чего ещё?

— У меня есть просьба. Я понимаю, что фамильяр не должен…

— Говори, чего хочешь.

— Очки.

— Очки?

— Очки, да. Когда секретарша свои снимала, я их примерила.

— И? Стала лучше видеть?

— Нет, но я в них такой умной кажусь.

Я закатил глаза. Девушки… Даже фамильярки. Всё равно.

Кивнув в знак одобрения, я вышел из кабинета, положил на стол отобранные Диль бумаги, не глядя на неторопливо крестящую меня секретаршу, и отправился искать Демьяна Барышникова, пятый курс.

Нашёл расписание, вычислил нужный кабинет. Повздыхал, что далеко — и отправился на второй этаж, в соседнее крыло. Для приличия постучав в нужную дверь, я дёрнул за ручку, вошёл и сказал:

— Извините, что прерываю…

Студенты во главе с растерянным Фёдором Игнатьевичем уставились на меня. Я тоже на них посмотрел, окинул взглядом и каменную статую, вокруг которой они собрались. Кивнул благосклонно, мол, ценю и понимаю искусство.

— Мне бы Барышникова. Демьяна.

Молчание. Я начал озадачиваться.

— Господа, дамы… Если я ошибся дверью, прошу меня извинить, но, согласно расписанию, вы — пятый курс, факультет стихийный. Мне бы совершенно на две секунды Барышникова, буквально бумажку ему одну передать.

— Так вот он, Барышников, — сказал один из студентов, обладатель пышной шевелюры соломенного цвета. — Самый… настоящий…

Парень указывал на статую. И никто во всей аудитории его не опроверг.

— Да что ж за неделя такая, — вздохнул я. — Что у вас случилось?

Глава 46

Преступление Полины Лапшиной

Рассказ Фёдора Игнатьевича Соровского, ректора академии магии, я выслушал внимательно, постаравшись вникнуть во все тонкости, нюансы, исключить самую возможность неправильного толкования, и, когда ни одного белого пятна в этой истории не осталось, принял единственно правильное решение. И немедленно его озвучил:

— Вы уволены.

Фёдор Игнатьевич моргнул. Потом глаза его привычно забегали, скользя по колонкам невидимых табличек. Там он пытался найти информацию, подтверждающую или опровергающую моё право его увольнять. А пока он напрягает изо всех сил сеть своих утомлённых нейронов, я коротенечко расскажу, что, собственно, случилось на занятии по земляной магии.

Пятый курс изучал уже всякого рода продвинутые штуки, как, например, превращение в камень разнообразных предметов, изначально к камню отношения не имеющих. Тут я вынужден снять шляпу и признать, что магия мельчайших частиц на такое тоже способна, однако потребует от мага столько сил, что придётся досуха высососать все распределители и источники страны, включая мой. Потому что это означало бы нечто вроде производимой вручную реакции термоядерного синтеза. И закончиться всё могло так же, как у британцев из газетной картинки, с грибом.

Да, увы, магия мельчайших частиц, в основном, имела преимущество только на низких уровнях. А с развитием мага преимуществ становилось меньше. Лишь одно оставалось неизменным: магию мельчайших частиц мог освоить кто угодно, без ущерба для основной специальности, и весьма себя тем обогатить.

Но я отвлёкся. Задача была поставлена. В аудитории находились сделанные из бумаги журавлики и кораблики. Студенты обращали их в камень под чутким руководством Фёдора Игнатьевича. У кого-то получалось стремительно, у кого-то вообще не получалось, а кто-то перед тем, как достичь успеха, долго-долго мучился.

Полина Лапшина была как раз из таких. Девочка очень усердная, но не слишком одарённая. Как магически, так и интеллектуально. Любой новый материал она зубрила наизусть, а понимала уже постфактум, если вообще. Часто понимания и не требовалось. Теорию достаточно было оттарабанить по запросу, а для успешного выполнения практических заданий обычно хватало механического следования рекомендациям из конспекта или учебника.

Все уже знали, что Полина зависнет над журавликом надолго, зрелища никто не ждал. Поэтому здоровенные лбы двадцати двух лет от роду затеяли весёлую игру: принялись толкать друг друга. Фёдор Игнатьевич, которому позарез надо было закончить тему на этом занятии, не обращал на них внимания. Он стоял у Полины над душой и гундел. Впрочем, он называл это консультированием.

Полина напрягалась всё сильнее и сильнее, скрипела зубами, сжимала и разжимала кулачки, сверля взглядом ненавистного бумажного журавлика. И тут на неё спиной налетел, дико гогоча, толкнутый кем-то Барышников.

Полина начала падать. Барышников красиво развернулся и схватил её за локоть. Полина взмахнула другой рукой, и… И спустя мгновение вырвала локоть из каменных пальцев статуи. Барышников как таковой не существовал больше.

«Самое досадное, — говорил Фёдор Игнатьевич, — что обратить человека в камень — это даже не седьмой курс. Это, если угодно, даже не аспирантура. Я и сам бы такого сделать не сумел. А эта, с позволения сказать, студентка — выдала. Ну ладно бы пиджак окаменел или, там, рубашка. Но весь человек, сразу, и одежда, и живая плоть…»