Магический источник (СИ) - Криптонов Василий

— Куда его? — спросила пустота прямо у меня под носом.

— На диван.

Появился тут и диван, да. Вообще, с каждым днём кабинет обрастал новыми и новыми предметами уюта. Любит меня Фёдор Игнатьевич, балует.

Я закрыл дверь, потянулся ключом к замочной скважине, но вдруг спохватился.

— Погоди!

Диль уже проявилась вместе с Серебряковым. Уставшей она не выглядела. Замерла рядом с диваном.

Я подошёл, взял со спинки дивана плед, развернул его и задумался. Постелить или укрыть?.. Постелить — проявить уважение к дивану. Укрыть — проявить уважение к себе. Наконец, я принял соломоново решение: постелил плед поперёк дивана и кивнул Диль:

— Вот сюда задницей. Ага, спасибо. — и оставшейся частью накрыл нижнюю половину Серебрякова.

Ну вот, теперь и волки — овцы, и сыты — целы. А плед в прачечную отдам потом. Если, конечно, не придётся в него заворачивать ставшее безжизненным тело и закапывать в тёмном лесу. Теперь, когда Диль продемонстрировала ещё толику своих способностей, это не представлялось особо сложной задачей. Разве что в процессе рытья могилы из-за дерева выйдет Порфирий Петрович с папироской.

— Я бесконечный идеалист и оптимист, Диль, ты знаешь…

— Теперь знаю.

— Конечно, учитывая моё положение, разумно было сразу его закопать, быть может, лопатой оборвав мучения несчастного.

— Это никогда не поздно устроить.

— И ровно такие же мысли посетили меня. В конце-то концов, зачем живёт человек?

— Зачем?

— Чтобы проявить свои лучшие человеческие качества, так я считаю. Делать доброту и творить любовь.

— Раз ты так говоришь, значит, наверное, так оно и есть… — В голосе Диль звучало сомнение.

— Именно. Завари-ка нам чаю.

— Но я не вижу тут никаких принадлежностей, кроме чайника.

— Только чайник и нужен. Скажи ему, чтобы сделал чаю, да покрепче. Если будешь — три чашки, если нет — тогда две. В одну — сахара ложки четыре. И печеньки достань.

— Я хочу печеньки.

— Откушай, только немного.

— Покормишь меня?

— Хитра… Но да. Ты меня сегодня очень выручила.

— Не стоит благодарности, это мне в радость — помогать хозяину.

Вскоре на столе образовались три чашки чая. Я тем временем открыл окно, дабы свежий воздух проникал в помещение и бодрил господина Серебрякова.

— Печенек не нашла, — загрустила фамильярка.

— Значит, сожрали. Танюха обещала принести. Если хочешь, я попою тебя чаем. Так пойдёт?

— Давай попробуем.

Я взял чашку Диль, поднёс ей к губам. Она осторожно отхлебнула несколько раз. Глаза посветлели.

— Спасибо, дальше я сама! — и забрала чашку.

Застонал с дивана Серебряков.

— Воды-ы-ы…

— Может быть, чаю? — повернулся я.

— Воды…

— Что ж, не смею настаивать. Диль, налей в стакан воды, поднеси господину Серебрякову.

Диль исполнила поручение. Вадим Игоревич схватил стакан дрожащей рукой и моментально опустошил. Вернул со стоном наслаждения.

— Повтори, — попросил я.

Второй стакан Серебряков намахнул уже не так быстро. Смаковал вкус. После нашёл в себе силы сесть. Зад с пледа не сместил и с переда плед не отбросил. Я оценил это и записал в пользу Серебрякова один балл. Пока только один, и вряд ли их станет больше. Но нужно быть честным, человек заработал.

Приняв чашку, Серебряков сделал робкий глоток, после чего издал вздох и посмотрел на меня осмысленным взглядом.

— Вы! — Взгляд немедленно помрачнел.

— К вашим услугам.

— Что вы здесь делаете, господин Соровский?

— Имею удовольствие и счастье служить учителем. А вот что здесь делаете вы? Сможете ли вы порадовать меня столь же ёмким и понятным ответом, который не вызывает дополнительных вопросов?

— Я! Я… Почему я в таком виде?

— Вы, господин Серебряков, отвечаете вопросом на вопрос. Но я на вас не обижаюсь. Верю, что у вас на то веские основания. Что же до существа вопроса, то, увы, не смогу порадовать, не ведаю. Вы явились в таком вот виде и без дальнейших объяснений лишились чувств.

— Ничего не помню…

Серебряков, вновь утратив кураж, опустил голову и глотнул сладкого чаю. Напиток сей влиял на него положительно. На лицо возвращался естественный цвет, а в глазах появились искры глубоко сокрытого разума.

— Вас, кстати говоря, ищут. Не вполне понятно, официально или в частном порядке. Со мною дважды на ваш счёт говорил некто Порфирий Петрович…

— А, Дмитриев… — Серебряков скривился, но быстро удалил с лица это непотребное выражение. — Ищут, значит… А сколько меня не было?

— Вы знаете, этот вопрос также за гранью моей компетенции. Я не знаю, когда вы были. До меня доходили слухи, что где-то после нашего с вами знакомства вы якобы отправились в мою родную деревню…

— Точно! — возликовал Серебряков. — Отправился. Это помню.

— Ну, вот, собственно, и всё, что я могу сказать. Если скажете, когда именно отправились, я посчитаю, сколько вы отсутствовали.

— Так через день после дня рождения Татьяны Фёдоровны и отправился.

— Ну, значит, уж скоро месяц. Впрочем, привираю. Три недели.

— Три недели⁈ — У Соровского отвисла челюсть. — Не может быть!

— Однако есть. Вам, наверное, нужно бы официально отметиться. Показаться врачу.

— Зачем врачу?

— Выглядите вы, признаться, так, будто все эти три недели питались одним воздухом. Мало ли, что ещё с вами происходило. Ну и провалы в памяти, на мой дилетантский взгляд, самый тревожный симптом. У меня, знаете ли, был единожды в жизни случай — проснулся среди ночи и ничего не помню. Ни имени своего, ни города, в котором живу. Вообще чистый лист. Жуткое ощущение, от всей души не рекомендую. Через несколько секунд прошло, слава Богу. Однако осталось стойкое понимание того, как мы привыкли неосознанно опираться на весь багаж прожитой жизни, полагаться на собственную память. Так что я представляю, каково это — осознать, что не помнишь столь внушительного отрезка жизни. Это мерзкое чувство беззащитности — бр-р-р…

Я содрогнулся. А Серебряков посмотрел на меня как-то иначе. Будто бы с благодарностью, что ли. Ужас какой.

Впрочем, он тут же спохватился и хлебнул ещё чаю. Подумал минуту.

— Нет, — мотнул головой. — Не надо врача.

— Воля ваша, вы — взрослый человек.

— А вас я попрошу сохранить в секрете то, что я рассказал, будучи не совсем в себе! Ни слова никому о провалах в памяти. Если вы — человек чести…

— Господин Серебряков, меня оскорбляет это ваше «если».

— Приношу извинения, я этого не хотел. Прошу принять во внимание, что, учитывая обстоятельства, я не вполне владею собой.

— Охотно прощаю и понимаю всецело. Чем я могу ещё быть вам полезен?

Серебряков задумчивым взглядом окинул кабинет. Над челом его возник невидимый, но ощутимый вопросительный знак.

— Мне казалось, что тут присутствует дама…

— Дама?

— Именно. Она подносила мне воду.

Это он верно подметил, однако я быстро спохватился и повелел Диль обернуться мышкой и спрятаться под диваном.

— Смею заверить, господин Серебряков, никакой дамы здесь не было.

— И ещё одна… Кажется, она закричала, увидев меня.

— Помилосердствуйте, Вадим Игоревич! Скольких же дам вы перевстречали в голом виде, будучи без пяти минут помолвленным?

— Молчите! Заклинаю — молчите обо всём! — закричал Серебряков.

Он даже на ноги вскочил и стоял, как античная статуя, одной рукой величественно прижимая плед к чреслам своим, а в другой держа чашку с остатками чая.

— Не было никаких дам. Это был сон, не больше!

— Как пожелаете. Я, со своей стороны…

Но договорить я не успел. Дверь внезапно распахнулась, и в кабинет, как к себе домой, вошли, что-то бурно обсуждая, Татьяна Соровская и Степан Аляльев.

Они, впрочем, тут же замолчали, глядя на нас с Серебряковым.

— А, — сказала Танька. — Эм.

— У нас совещание, — строго сказал я. Подошёл и забрал из рук Таньки тёплый и приятно пахнущий бумажный пакет. — Зайдите на следующей перемене.