Я вам не ведьма! - Алексеенко Ксения

– Спасибо, – кивнул Щиц, – я бы тебя чем-нибудь угостил, но увы, разве что ты выберешь что-нибудь в столовой.

– Не стоило.

Салатонне помахал на прощание рукой и выпрыгнул в широкое окно беседки, только его и видели.

– Странный он какой-то.

– Ага, прям как ты, – с готовностью подтвердила я, и прежде, чем Щиц успел задать мне вопрос о том, чем кончилась моя исследовательская миссия по раскрыванию тетенькиных тайн, атаковала сама: – Ты в порядке? Бонни вернулась?

– Да, и просила помочь ей стереть пентаграмму, чтобы она могла доложить о теле. Я сказал, пусть с тобой сначала помирится.

– А?

– Она рассказала, что сделала.

– И?..

Я почувствовала себя мартышкой, позабывшей все нормальные слова, но открывшей для себя разнообразие гласных.

– Ты могла погибнуть, – сказал Щиц каким-то… тусклым голосом, – у тебя душу из тела выдернули.

– О, я просто отсиделась. Тот парень дал мне конфету!

Щиц только головой покачал.

Я повернула голову, изучая его хмурое лицо. Глаза у него потемнели, как грозовое небо: вот-вот начнет метать молнии.

– …безголовые, – тихо сказал он.

– Кстати, Онни же ничего не заподозрила?

Я все еще надеялась, что буря пройдет стороной и меня не будут отчитывать, как маленькую девочку. Со мной сегодня и без того целый день общались, как с ребенком.

– Нет, – коротко ответил Щиц, и прежде, чем я успела облегченно выдохнуть, добавил: – Уверен, она и так знала.

– Но…

– Но ее это вполне устраивало.

– А…

– Всех все устраивает. Пока что-нибудь не сломается, – злобно рыкнул Щиц, и я замолчала.

И мы молчали до самого дома.

Оба знали: откроем рот – наговорим лишнего.

Глава 20

Чихать я начала еще в коридоре. И чем ближе мы подходили к нашей комнате, тем сильнее я чихала.

– Это у тебя нервное? – спросил Щиц, в очередной раз дернувшись от оглушительного «апчхи» прямо в ухо.

– Па-па-пачхи! Вряд ли… – прогундосила я.

Меня с явным облегчением сгрузили на кровать. Щиц потер пострадавшее ухо и задумался.

– Аллергия, – протянул он.

– Пчхи! – согласилась я.

– На животных.

Я кивнула.

Глаза превратились в две узкие щелочки, слезились, и я потянулась растереть их руками – они так чесались, что удержаться было просто невозможно. Но Щиц перехватил мою руку.

– Так дело не пойдет, – наверное, он нахмурился; я мало что могла различить в таком состоянии. – Ты же опухаешь! А ну не трогай!

И вторую.

«Так выведи меня отсюда!» – рявкнула бы я, если бы не набирала в тот момент воздуха для очередного «апчхи». А так вышло что-то сопливо-угрожающее, но невразумительное.

Вот тут-то я и осознала всю мощь гения настоящего колдуна. Настоящий колдун – он легких путей не ищет. У него на уме только извращенные узенькие тропки, которые нормальному человеку в голову бы не пришли бы никогда и ни за что. Вместо того чтобы увести меня из комнаты, Щиц поднял меня на вытянутые руки и пошел обходить комнату кругами.

Весь из себя такой лозоходец, а я – его чихающая и хрипящая лоза. Удушила бы!

Сил на сопротивление у меня просто не было; я даже не могла толком произнести приказа – и даже мысль, что Щиц не раб и не стоит мне пользоваться его положением фамильяра, мне больше не претила. Наверное, задохнулась или утопла в моих слезах, не знаю.

Над кроватью Бонни я начала хрипеть и задыхаться; Щиц плавно отступил назад, усадил меня на стул в другом конце комнаты и вдруг бросился к кровати.

Черную тень, попытавшуюся прошмыгнуть к двери, он поймал на полпути. Обошел меня по стеночке, вышел в коридор, осторожно закрыл дверь.

Мне полегчало. Я вдохнула. Это был огромный прогресс.

И выдохнула. Почти без сипения.

Из коридора послышалось недовольное «мряа-а-а!» и звук смачного пинка. Щиц вернулся, а я наконец смогла раскрыть глаза достаточно широко, чтобы разглядеть несколько глубоких царапин на его руках; кошка – скорее всего это была именно кошка, хоть я и с трудом могла различить ее очертания, когда ее выносили, – разодрала ему рукава, и края дыр пропитывались кровью.

Щиц будто и не замечал. Он держал в руке тот самый бутон из сна – уже порядком потрепанный, слегка погрызенный…

Курица.

Виднелись розовые лепестки.

Определенно курица.

Я поежилась.

Я тоже курица.

Надо было всегда носить с собой. А я… расслабилась. Отвлеклась. Курица и есть.

– Это была кошка, – сказала я Щицу, принимая у него из рук бутон.

Я сунула его в карман, небрежно – больше не имело значения, помнется он или нет. Цветок уже определился. Он стал «курицей». Я это чувствовала. Щиц, наверное, знал, потому что смотрел встревоженно.

Медленно-медленно кивнул.

– Это был фамильяр Маркарет.

Это не был вопрос. Когда я только увидела этот бесов разодранный бутон, я уже знала, что это дело лап фамильяра Маркарет; только она могла сделать мне такую гадость.

И не важно на самом деле, случайно ли ее черная кошка залезла к нам в комнату, сунула лапы в забытый на столе пенал и вытащила бутон, с которым ей вдруг захотелось поиграться, или бабушка, земля ей пухом, попросила Маркарет об услуге – и отплатила пособнице в меру своей щедрости. Неважно, что еще совсем недавно я никак не могла осознать… Да даже допустить такую мысль не могла! Что сон про бабушку и вправду был опасен.

Тут я вдруг испугалась до дрожи в коленях, а потом… перестала бояться.

Будто лопнуло что-то.

Мне было кого ненавидеть, поэтому испуг исчез, выжженный дотла. Я ненавидела яростно. Я ненавидела Марку. За все. Вообще за все. Даже за то, что папенька все никак не пришлет мне письма. И за то, что Элий путается у меня под ногами и давит мне на совесть; и даже за странные игры Онни в личное наставничество… Как и во всяком страстном чувстве, в этой ненависти не было места логике.

Может, это все было из-за зудящих рук или хлюпающего носа; когда у тебя заложен нос, вообще очень просто кого-то ненавидеть.

Я ведь очень старалась… разве я не старалась? А-а-а-а-а!

Я почувствовала, как преумножаются мои силы; еще мгновение назад я с трудом сомкнула вокруг тонкого стебля пальцы, а теперь могла бы голыми руками сворачивать шеи. Я вскочила, как пружина, я готова была рвать, метать, жечь – почему-то знала, что могу сжечь тут все, что угодно; могу топнуть ногой, и развалится общежитие; могу свистнуть – и начнется ураган, могу…

Щиц сбил меня в прыжке нечеловеческом, зверином, уронил на пол, прижал запястья к доскам одной рукой, второй ухватил за подбородок и заставил смотреть прямо. Ему в лицо.

Я знала – стоит мне лишь немножко напрячься, и он отлетит к стене, рухнет тряпичной куклой и больше не поднимется; но вся та бушующая ненависть, которая переполняла меня, вдруг испарилась, как утренний туман, когда я осознала – еще немного силы, если я возьму еще немного… эти резкие морщины, которых совсем недавно еще не было, они станут еще глубже.

Еще немного – и поседеют темно-русые пряди. Еще немного – и я высосу Щица, как паучиха.

И я… успокоилась.

Выдохнула.

– Можешь отпускать, – тихо сказала я.

– А чем это вы тут занимаетесь? – поинтересовалась Бонни от двери.

Ехидно так.

Будто уже составила собственное мнение.

И куда она, спрашивается, выходила?

– Магией… балуемся, – буркнула я, рывком перейдя в сидячее положение.

Пол был… грязный. Знала бы, что так выйдет, подмела бы.

Надо же… подол запачкала… И в крови измазалась… не своей – Щица.

Я подняла глаза на его лицо… он выглядел уставшим. Просто уставшим.

Я расплакалась. Просто расплакалась.

Щиц протянул мне платок. Не самый чистый на свете платок: похоже, дай Щицу волю, и он умудрится заляпать своей дурацкой кровью даже небо и Господа, не то что маленький кусочек ткани.

Я отвлеклась на платок, а потом на Щицевы руки. Царапины все так же кровоточили, хотя на Щице обычно все заживало, как на собаке.