Магический источник (СИ) - Криптонов Василий

— Пляши, Кузьма!

И безымянный кум всё тем же манером ускакал обратно к костру.

Вадим Игоревич посмотрел на меня.

— Что? — откликнулся я. — Пока я тут жил, всё было совершенно иначе!

Наверное. Я исходил из того, что и почтовый кучер, и Кузьма, и всё его семейство выглядели одинаково обалдевшими от увиденного. Следовательно, обычно тут всё выглядит как-то не так.

— Перепились, что ли, черти? — буркнул Серебряков. — Александр Николаевич, вы что-то предпримете? Это ведь ваша деревня!

Кгхм… Ну, в некотором смысле, да. Правда, этот нюанс в полной мере осознался мною лишь сейчас. Деревня в действительности не числилась моей, да и не могла, но тут были мои земли. Однако крепостное право отменили полтора столетия назад, все крестьяне получили наделы и работать на барской земле были не обязаны, равно как и платить мне что-либо. Нужно было, будь у меня желание, строить бизнес-систему с нуля. Вкладывать деньги, чтобы потом получать больше. Сеять, жать, нанимая работников. Следить, чтобы не попортили и не поворовали. Развивать, давить частные хозяйства, делать их невыгодными, разорять, усугублять. В общем, заниматься гуманной капиталистической деятельностью.

Крестьяне «моими» ни с какого бока не были, это Серебряков по инерции так говорил. Инерция у аристократов была могучей. Они хоть и отпустили крестьян формально, в глубине души ответственности с себя не сложили.

Я двинулся к костру с криком: «Кто тут старший⁈»

Ко мне подскочил еще один увенчанный «вороньим гнездом» дядька с безумными глазами.

— Архип! Я!

— Архип, мне лошадей накормить-напоить надо и шестерым людям на ночлег разместиться, распорядись, а то сами разберёмся — не обрадуешься.

— Пляши, барин!

— Да ну, у меня ни слуха, ни голоса. Давай спою лучше, а ты записывай, потом внукам показывать будешь.

Замер Архип. В глазах замелькали обрывки мыслей, как у Фёдора Игнатьевича. Натренировался я на нём, теперь нигде не пропаду.

Выбитый из колеи Архип, за неимением лучшего варианта, частично пришёл в себя.

— Так, это, барин… Какой дом вам заблагорассудится — тот и занимайте.

— Всем ли хозяевам удобно такое твоё решение, Архип?

— Да на что нам те дома!

— Ну, добро, веди, показывай, какой дом нам заблагорассудится.

Выбить Архипа из колеи было так же просто, как отобрать конфетку у ребенка. Он опять заморгал, обмозговывая ситуацию, и, буркнув что-то, махнул рукой. Я повторил его жест.

Архип, не долго думая, привёл нас в ближайшую избу, совершенно пустую и, по набору неуловимых впечатлений, пустующую не меньше недели. Места расположиться всемером хватало.

— А коней? — спросил почтальон.

— Айда, — вновь махнул рукой Архип и удалился.

Я быстро осмотрел нехитрое убранство нашего временного жилища и обнаружил на лавке явно посторонние предметы. Растормошил их и сказал:

— Вы только полюбуйтесь, Вадим Игоревич.

Серебряков подошёл и полюбовался. На скамье лежали два комплекта полицейской формы. Мы с Серебряковым одновременно перевели взгляды на стол. Две кружки, засохшая корка хлеба… Детская рука схватила корку, и мы хором гаркнули:

— Нельзя!

Девчонка от испуга выронила хлеб и захныкала.

— Ничего тут не ешьте и не пейте, — распорядился Серебряков.

— Я ку-у-у-ушать хочу! — проныла девчонка.

— А не надо было дом сжигать, — сказал я. — Сейчас бы уже поужинала и спала.

— Ы-ы-ы!

— Как — сжигать⁈ — ахнула женщина.

— Ы-ы-ы, я костёр хотела жечь, а папа не пустил! Ы-ы-ы!

Мы оставили трогательную семейную сцену развиваться по своим законам и канонам, а сами, как не сильно в этом разбирающиеся холостяки, вышли на улицу и сели на крыльцо. Вид с крыльца открывался не столько красивый, сколько познавательный.

— Что же это такое делается, Александр Николаевич? Дети жгут дома, взрослые в чём мать родила пляшут вокруг костров…

— Какое-то массовое помешательство, Вадим Игоревич.

Я удивлялся ничуть не меньше Серебрякова. Но, в отличие от него, испытывал облегчение. Что бы тут ни творилось, я к этому причастен примерно никак. Даже если все эти крестьяне придут в себя и дружно поклянутся, что никогда прежде меня не видели, веры им никакой не будет. Тут психическая вменяемость под огромным вопросом.

— Обратили внимание, какие они все худые? — продолжал наблюдения Серебряков. — Видимо, они не едят. Так и пляшут без устали…

— Ну, теперь мы понимаем, что и вы занимались ровнёхонько тем же самым.

— Как ни прискорбно признавать, вы, похоже, правы… Но почему, как я перенёсся в академию? И что источник всего этого?

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, но, по-моему, теперь всё это дело необходимо донести до вашего начальства. Взглянемте на вещи трезво: здесь явно творится что-то несусветное! Вы — иное дело, но я простой преподаватель, что я могу? Да и вы в одиночку тут много не навоюете.

— Печально признавать, но вы вновь правы… О таких случаях докладывать я просто обязан. Но теперь я хотя бы могу не беспокоиться за свою голову. Проблема совершенно точно не в ней, а в каком-то внешнем воздействии.

Подошёл кучер. По-свойски присел рядом, не спросясь, начал сворачивать цигарку.

— Тенденция, — глубокомысленно изрёк он.

— И не говори, — вздохнул я.

— Овса в амбаре немеряно. А скотины вовсе нет нигде, как я уразумел.

— Сбежала, верно, скотина. Может, отпустил кто добрый.

— А я так кумекаю, что сожрали.

— Кабы жрали, не исхудали бы до таких пор, — проворчал Серебряков. — Уважаемый, отошли бы вы со своим дымом подальше.

— То как прикажете, — охотно согласился почтальон и правда отошел.

На углу дома он с минуту стоял, посасывая скверно пахнущую самокрутку. Потом бросил её на землю, затоптал и со словами: «Ну, ладно, пойду» — принялся снимать одежду.

Мы с Серебряковым не сговариваясь бросились его переубеждать при помощи грубой физической силы.

— Куда! Куда, оголтелая! — раздалось из дома.

— Пусти, мама, я костёр хочу! — визжала девчонка.

— Куды поперёд батьки на костёр!

— Кузьма, да что ж ты творишь!

Серебряков посмотрел на меня диким взглядом.

— Ну, Александр Николаевич, уж не взыщите!

— Да неужто я осуждаю? Бегите, когда есть на то желание. Ваша жизнь — ваши правила.

— Эх, Александр Николаевич! — с укоризной сказал Вадим Игоревич.

И принялся творить магию.

Была глубокая ночь. Свет давала растопленная печь, да с улицы долетали отблески костра. На лавке лежала связанная женщина, ее супруг Кузьма и старший сын расположились на полу, тоже связанные, как и почтальон. Серебряков с головой, обвязанной мокрым полотенцем, как будто косплеил Фёдора Игнатьевича после ночи подсчёта расходов, тоже сидел на полу. Что до меня — я кормил ребёнка.

Девчонка единственная из всех в результате усилий Серебрякова не отрубилась. Сам Вадим Игоревич объяснил это гибкостью детской психики.

Девочке было грустно и непонятно, к тому же её тоже пришлось связать. Ну а коль уж мы были вынуждены поступить так некрасиво, нужно было хоть как-то загладить вину. Я нашёл казанок, крупу, соль и сварил приличную кашу. В том, что местная пища не имеет к происходящему отношения, мы эмпирически уже убедились.

— Ложку за маму!

— Не люблю без масла!

— Никто не любит. Но масло сгорело в пожаре, который устроил кто?

— У-у-у-у!

— Ложку за папу!

— Не хочу за папу, он вредный!

— Да ты тоже, знаешь, не фунт шпината. Ам! Молодец, дай, ротик вытру, вот так, красотка. Ну что, ложку за государя нашего императора, да продлятся вечность его дни на троне?

Девчонка едва не проглотила ложку. В глазах вспыхнуло патриотическое пламя.

— А недурно у вас выходит, Александр Николаевич. — Серебряков стянул с головы полотенце. — Младшая сестра?

— Одинок я в этом мире, увы… Просто так устроен, что забочусь об угнетённых классах.

— А, так вы всё же революционер? — засмеялся Серебряков.