Французский полтергейст (СИ) - Криптонов Василий

А дорога меж тем пошла в гору. Полина принялась задыхаться, да и всем было нелегко, кроме енота. Впрочем, тот нёс на душе тяжкий груз трусости, ещё неизвестно, кому хуже.

— Кажется, я вижу цель нашего путешествия, — пропыхтел Аляльев.

Я тоже видел. Дыру в земле, назвать которую пещерой было бы слишком пафосно, а норой — чересчур унизительно. Навскидку, войти туда можно было бы не нагибаясь. Может, и вправду пещера, бог его знает, что там внутри.

Мы все остановились перед мрачным тёмным отверстием, не испытывая ни малейшего желания забираться внутрь. Оттуда веяло могильным холодом и недружелюбием.

— Придётся идти, — сказал Аляльев, не двинувшись при этом с места.

— Нет, — сказал я. — На его территории битвы не будет. Мы поступим умнее. Выманим его.

— Но как⁈

— Хочешь манипулировать каменной статуей — думай, как каменная статуя. Я, конечно, предпочитаю другие жанры, но основные клише помню. Госпожа Лапшина, лягте вот сюда и для достоверности расстегните на пальто хотя бы одну пуговицу. Да, вот так. Теперь сделайте безумно-испуганное лицо… Вот, держите это выражение, вы чрезвычайно талантливая актриса!

Тем временем находящаяся в глубине пещеры Татьяна пришла в себя от потери сознания и немедленно услышала рядом с собой томный женский вдох.

— Кто здесь? — спросила она. — И где «здесь»?..

— Люби меня, люби! — откликнулся женский голос.

Татьяна отнеслась к предложению с большой долей настороженности. Будучи девушкой честной и ответственной, она не хотела никого любить до замужества. Тем более в такой мрачной холодине. Тем более когда просят вот таким голосом.

И всё же, она сознавала многозначность слова «любовь». В её рыжую голову закралась мысль: а что если речь идёт о любви к Родине? В таком случае, прежде чем давать категорический отказ, надо оценить ситуацию в целом.

Подумав так, она зажгла огонёк и немедленно об этом пожалела. Огонёк погас.

Татьяна была осведомлена о вопросах пола, так что увиденное было ей, в целом, понятно на уровне разума, однако сердце отказывалось принять эту ужасающую сцену. Следом за ним возмутился и разум.

— Как вам не стыдно, господин Барышников! Я полагала в вас такую ранимую и тонко чувствующую душу, тоскующую по истинной любви, а вы… С деревом…

— Сама бревно! — сварливо откликнулась Ольга. — Этих тонко чувствующих и ранимых с цветочками и стишочками вокруг столько, что яблоку негде упасть. А вот нормальных мужиков, которые тебя с корнями выдерут, унесут за тридевять земель и…

Закончить мысль дереву помешал дикий визг откуда-то издалека.

— Продолжай, милый, нас это всё не касается, — встревожилось дерево.

Но визг повторился, а потом обратился в слова, и Татьяна узнала голос Лапшиной:

— Спасите! Меня пытается изнасиловать группа лиц по преп… Как⁈ По предварительному сговору! Я беспомощна и вопию!

Грохот удаляющихся каменных шагов и ольгин стон разочарования убедили Татьяну, что уже таки можно зажечь огонёк и осмотреться. Она зажгла. И осмотрелась. И сказала: «Ого-о-о…»

В то же самое время мы с Аляльевым ползали вокруг лежащей на лапнике Полины и пытались изобразить насильственные действия сексуального характера, не выходя в то же время за рамки приличия. Это было очень трудно, но мы не боялись трудностей. Стёпа встал на колени у ног Полины и, покраснев, смотрел в сторону. Я же присел со стороны головы и держал девушку за руки.

— Бежит, — сказал я, услышав каменные шаги. — Госпожа Лапшина, утройте усилия!

— Что делать?

— Мучительно извивайтесь, пытаясь вырваться. И выпейте уже!

— Да вы же мне руки держите!

— Так вырывайтесь же вы, наконец!

Полина вырвала правую руку, достала из кармана флакончик с зельем. Чтобы откупорить, ей пришлось вырвать вторую руку.

Пробка вылетела и покатилась по склону. Полина глотнула зелья. Я потянулся вновь захватить ей запястье, но тут она непроизвольно фыркнула, и брызги попали мне на ладонь.

— Какая же гадость, господи, это невозможно пить! Я люблю вас, Александр Николаевич!

— Простите, что?

— Вам не за что извиняться! Целуйте же меня, целуйте!

— Александр Николаевич, а что происходит?

— На меня зелье попало… Ах, что ж за день такой. Держите её за ноги крепко, Степан Кириллович, пока она меня не изнаси… Нет! Я не хочу! Перестаньте!

Полина обхватила меня за голову обеими руками и потянула к себе с силой утопающей. Я же позорно сдал половину расстояния, спасая выпавший пузырёк. Когда спас, уже чувствовал на своём лице тёплое дыхание Полины.

— Держитесь, Александр Николаевич, я сейчас!

Стёпа мужественно рванулся к груди нашей жертвы. Полина, желая сыграть роль как следует, расстегнула сразу три пуговицы вместо одной. Это нас всех и спасло. Руки Аляльева натренированным жестом скользнули к подмышкам и пощекотали.

Издав совершенно дикий визг, Полина выгнулась дугой, отпустив меня. Взгляду вырвавшейся из подземелья статуи предстала картина, в достоверности которой невозможно было усомниться. Барышников бросился в атаку.

Я с размаху швырнул в него флакончиком. Тот разбился, окропив статую остатками зелья. И в тот же миг Полина перестала визжать.

Пнув замешкавшегося Аляльева ботинком в грудь, она вскочила и попятилась, переводя взгляд с меня на Барышникова и обратно.

Барышников остановился, каким-то образом чувствуя значимость момента.

— Я люблю вас обоих, — пробормотала Полина. — Как иронично… Как печально… Мне невозможно выбрать. О ужас!

Она развернулась и бросилась прочь, прочь от каменного Барышникова, от непонятного Соровского, щекотливого Аляльева и жуткого отверстия.

Барышников помчался вслед за нею, страшно грохоча каменными ножищами.

— Саша! Это ты?

Я повернулся и увидел у выхода из пещеры растрёпанную, чумазую, но живую и невредимую Таньку с огоньком в руке. Она замахала мне рукой.

— Идём скорее! Ты ни за что не поверишь, что я нашла в этой пещере!

Глава 54

Злоключения Эжена Дескобара

— Вот, господа, прошу вашего внимания, тот самый Александр Николаевич Соровский.

Следующие двадцать минут передо мной сменялись лица, мою руку трясли, мне говорили какие-то слова, я тоже говорил какие-то слова и, похоже, слова эти как минимум соответствовали ситуации. Во всяком случае никто не замирал, озадаченно на меня глядя.

Лица были в возрасте около тридцати, несколько — старше, несколько — существенно старше. В тёплом просторном помещении пахло сигарным и трубочным табаком, граммофон пиликал нежный инструментал, подавались напитки, стучали бильярдные шары, стучали по доскам фигуры. Иными словами, Серебряков торжественно ввёл меня в свой клуб.

Обставлено сие было как величайшее событие в моей жизни, чуть ли не как одолжение, хотя таких слов никто не произносил. Пока Вадим Игоревич хлопотал (клуб расширялся редко и неохотно, требовались веские причины увеличить число его членов, но Серебряков полагал, что относительно меня такие причины есть), я улучил момент и напрямую спросил его, что вообще такое клуб и зачем он нужен.

Вадим Игоревич ответил мне взглядом, полным встречного недоумения, затем вспомнил, что я родился и вырос в деревне, городской жизни не знаю, а потому имею право на некоторую неосведомлённость относительно базовых понятий. И объяснил.

Итак, клуб. Клуб — это не просто помещение, это — общность людей, которым комфортно собираться вместе. Когда дома становится душно, ты встаёшь, берёшь шляпу и идёшь в клуб, где тебя встретят и поймут друзья. От обычного кабака клуб отличается тем, что встретят и поймут тебя здесь именно друзья, а не какие-то посторонние граждане, которые могут и не понять вовсе, или понять превратно.

А ещё здесь никто не будет на тебя смотреть косо, если ты не хочешь накидываться. Здесь можно выпить кофе или чаю, почитать газету или книгу, просто послушать музыку. Танцев, разумеется, не было. Хотя бы потому что женщины в клуб не допускались категорически, а лиц, склонных накидываться до такой степени, чтобы танцевать в одиночестве или склонять к танцам лиц своего пола, в клуб не принимали. Это мне Серебряков тоже объяснил. Я напомнил, как мы с ним танцевали на столе в честь примирения, и Серебряков аккуратно съехал с темы, заговорив то ли о птичках, то ли о чешуйчатокрылых.