Возьми моё сердце...(СИ) - Петров Марьян

Ромка

Главное, чтобы он не обернулся. Собственное стояние напоминает отходняк после крепкой дозы, когда кайфа уже нет, а организм продолжает испытывать стресс и остаётся перевозбуждённым. Руки трясутся, как у заядлого калдыря. Только сейчас осознаю, что спустя гору лет сел на байк. Просто с психу. Вырвался из привычной суеты и до сих пор не могу надышаться.

Рассматриваю сильную спину, к которой прижимаюсь и вампирю Лёхино спокойствие.

— Мыться пойдёшь? — глаза слипаются, но если он сейчас не уйдёт, либо я за себя не отвечаю, либо усну.

— Угу, — думает так же крепко, как и затягивается. Перехватываю фильтр из его рук, обходя мужчину спереди и прижимаясь грудью к прохладному подоконнику. Лёха уходит в ванную. Я быстро докуриваю, ложусь, охнув от боли в мышцах… во всех, бля, мышцах, и неожиданно вырубаюсь.

Алексей

Ромка даже не обратил внимание на сдвинутые кровати. И эти странные милости и рассеянность его, такого острого и невозможного… Что с пацаном? О чём думал? Я выудил запасные боксёры из рюкзака. Надеюсь на мои умыкнутые, дрочит какой-нибудь няшка, а не волосатый моралист из кафе. Скалюсь. Потому что впитал столько Ромки, что стал вести себя так же, как и он.

После душа напился воды и сел на постель. Спит, как ангел, на пузе, жопой кверху, обняв подушку обеими руками и зарыв лицо в эту «кочку». Наклонился над пацаном, вдыхая запах дешёвого гостиничного шампуня. Дать покемарить часок, а потом властно разбудить откровенной лаской и показать, «насколько хорошо» я могу вести, но… тогда есть риск, что Ромка завтра физически в седло не сядет. Чтобы не залипнуть на этот светлый поджарый зад, накрываю пацана одеялом, иду покурить на ночь и полистать контакты. Ёб твою мать, а я уже в Инстаграмм! На фото в лунной дорожке наши едва определяемые с Ромой фигуры, а потом крупным планом мои труселя с надписью: «Секс на пляже или трофей яойщицы». Потом читаю несколько сообщений от Сашки:

«Уехал на фест?»

«Когда вернёшься, приедь, а? Ты мне нужен!»

«Я такая дура, да?»

Это к вопросу, много ли бутылки шампанского на одну девушку? Много!

Наконец, с шумным выдохом сминаю большим долговязым телом прохладу простыней. Ложусь на спину, забросив одну руку за голову, а вторую свободно уронив на подушку. Словно почувствовав рядом тепло, Ромка потихоньку придвигается ко мне и заползает на правую руку. Точно спит или сейчас опять выдаст подъёбку? Улыбаюсь. Я из-за этого паршивца за пару дней весь улыбочный лимит извёл, а ведь я серьёзный мужик, как-никак.

Ромка

Выныриваю из сна резко, как из-под воды, слыша знакомый и до зубного скрежета нежелательный голос.

— Ромка! — орут прокуренным басом с улицы. — Ромыч! Романовский!!! Роман… как тебя там… Андреевич, что ли, — ещё громче и до тошноты жизнерадостно. Разлепляю зенки, скашивая взгляд на улыбающегося Лёху, делающего вид, что спит.

— Ромашка!!! Белобрысый такой, не видели? А, вы спали? Пардон, мадемуазель… — вопит похлеще соседки, которая застала своего мужа с другой бабой. — Ромыч, я тебя всё равно найду… — почти угроза.

По привычке резко сев, глупо открываю рот и захлопываю его обратно, здравствуй, жопа — это я! Точнее, она то как раз и не здравствует, а передает мне пламенный привет. А ещё лучше — Лёхе. Потихоньку выбираюсь из кровати… ладно, переползаю по мужику так, что он хватается за голову и яйца, спасая самое дорогое, по чему я, вероятно, прошёлся, и скатываюсь на пол. Тащусь к окну. С неохотой и стойким желанием убивать.

— Степаныч, кончай глотку рвать! — рявкаю что есть мочи, примеряя обратно рабочую маску.

Он, как ни в чём не бывало, машет мне рукой, лучезарно скалится, в другой болтается мой рюкзак, я даже отсюда слышу, что телефон разрывается.

— Добро твоё привёз. Звонили… — и начинает перечислять всех, кто был в справочнике и кого там быть не могло.

— Лёх? — сохраняя морду невозмутимой, оборачиваюсь и прижимаюсь спиной к подоконнику. — Что удумал? — отталкиваю его легонько ступней, когда подходит ближе, зеркаля мою улыбку. Ткань не скрывает его «хорошее настроение», отчётливо выпирая из белья. Про себя молчу — вообще голый. Рука непроизвольно тянется к наливающемуся кровью члену, сжимаю его рукой, оттягивая. Нервно сглатываю, задержавшись взглядом слишком долго у Лиханова в том месте, где приличные мальчики даже трогать боятся.

Степаныч продолжает свой монолог, из окон ему уже советуют удалиться и чертят вполне прямое направление, но он всегда был в броне.

Руку выставляю вперед, врезаясь ею Лёхе в грудь, и пока нас не спалили, давлю ему на плечо, ставя на колени, и уже потом понимаю, что это могло показаться недвусмысленным…

Приподнимаю вопросительно бровь, скашиваю взгляд через плечо, взмахнув рукой Степанычу, мол, продолжай вещать. Тот продолжил, и не только он…

Сидя на коленях, дьявол смотрит на меня снизу вверх, и во взгляде этом ничего кроме похоти с долей коварства не вижу. Мстит, гад! За все мои выходки сразу мстит, и так изворотливо, что я даже обидеться не могу, скорее наоборот. Пока он играет взглядами, беру его за загривок, смяв в кулак короткие пряди, и подтаскиваю к себе. Дважды просить не приходится. Уверенно берёт рукой, проходясь пару раз по стволу, словно примериваясь, облизывает губы и забирает в рот, обхватывая только головку, скользит языком, собирая каплю смазки, и заглатывает глубже.

Выдохнув и выматерив Степаныча, который продолжает ебать мне мозг под окном, цепляюсь рукой за подоконник, придерживая себя, чтобы или не навернуться от слабости, или не упасть в номер самому, желательно на четвереньки.

Запрокидываю голову, прикрывая глаза.

— Ромыч, тебе плохо?! — орёт обеспокоенный Степаныч, я медленно дышу, двигаясь навстречу влажному жаркому рту, сжимая волосы всё сильнее, и глубже толкаюсь внутрь. Лёха часто дышит, всё время следя за мной, и взгляд у него такой, что ноги подкашиваются, и бросает не просто в жар, реально накрывает смущением. И я даже забыл: каково оно, когда горят скулы, хочется отвести взгляд, а внутри, в груди, становится тяжело и томительно.

Сосёт Леха не особо профессионально, но подкупает своей искренностью, с оттяжкой, размеренно, легко подстраиваясь под перепады моего настроения, то замедляясь и дразня головку кончиком языка, то ускоряясь. Мне остаётся только отпустить его, предоставив свободу действиям, и вцепиться в несчастный кусок белого пластика уже обеими руками.

— Ромка, тебе шеф звонит, что передать? — вещается всё там же за окном, но уже воспринимается ухом, как через толщу воды. Плевать.

Закрываю глаза, дыша глубоко ртом, а меня острым вожделением, страстью какой-то запредельной, сильнейшим влечением размазывает в пространстве, сводит судорогой напряжённые мышцы рук и ног. И тянется это сосредоточие чувств прямо в пах.

Нельзя было смотреть ему в глаза… На губы влажные от слюны и… не только. На то, как приспустив плавки надрачивает себе сам, быстро водя кистью… Нельзя было!

Сползаю ниже, хлопая его по руке, схватившей за зад и недвусмысленно потянувшейся глубже. Не выдержу… и так из последних сил кусаю губы, чтобы не застонать в голос, а лучше завыть. На улице толпа зрителей, их внимание бесит и одновременно добавляет куража, увеличивая дозу адреналина в крови до заоблачных высот.

Спину покрывает испарина, перед глазами всё плывёт, и только частое наше дыхание служит этому фоном.

Перехватываю Леху за плечо, отстраняя, я уже на грани. Продолжает рукой, поймав мой затуманенный взгляд, смотрит не в глаза, глубже… Доведя меня до оргазма парой фрикций, он кончает следом, выплескивая сперму прямо на пол, издав хрип-стон удовольствия, от которого я, кажется, кончил ещё раз.

— Романовский?!

— Да, что? — орать сил нет, и желания, как в невесомости, есть высшая степень восторга, почти на грани исступления.

— Выходи, покурим.

— Сейчас подойду, — отмахиваюсь от него, переводя взгляд на Лёху и зависаю, наблюдая, как он, играя, облизывает свои пальцы, доводя меня то ли до слепого бешенства, то ли до прединфарктного состояния.