Преклони колени (ЛП) - Брокуэй Тристина

Я хочу направиться к ним и потребовать, чтобы она отпустила ее, — гнев кипит во мне. Но сейчас не время.

— Ты выйдешь на улицу и будешь вести себя как хорошая, здравомыслящая, богобоязненная молодая женщина, с достоинством. Мы закончим этот разговор дома после пикника. Ты останешься там, где я смогу тебя видеть. Не зли меня еще больше, чем уже злишь, Изабелла. Увидимся на улице.

Реджина выплевывает слова и, оставив Беллу одну в коридоре, снова присоединяется к пикнику.

Белла разворачивается и пытается увернуться от меня, пока я догоняю ее.

— Что это было, черт возьми? — сердито спрашиваю я.

Надеюсь, она знает, что я не сержусь на нее, но то, что ее мать так с ней обращается, вывело меня из себя.

— Ничего. Ничего.

Белла быстро отрицает, а затем бросается к дверям, чтобы присоединиться к остальным прихожанам снаружи.

ГЛАВА 13

Белла

Мама заставляет меня раздеться и встать под душ. Она берет отбеливатель и начинает обливать им мою кожу, а затем бросает в меня мочалку «Brillo»: — Вытрись дочиста, Изабелла, и молись, чтобы Господь простил тебе твои грехи, потому что я этого не сделаю, — сердито восклицает она.

Я стою на месте, жжение усиливается по мере того, как отбеливатель просачивается в мои открытые раны от ударов плетью. Боль невыносима, но я сохраняю решимость, не желая доставлять ей удовольствие видеть, как я ломаюсь. Я беру мочалку «Brillo» и начинаю энергично оттирать кожу, отчаянно пытаясь избавиться от жгучих химикатов.

Оттираясь, я не могу не задаваться вопросом, как до этого дошло. Как моя мать, человек, который должен был защищать и любить меня, стала настолько поглощена гневом и ненавистью? Слова, которые она выплескивает на меня, словно кинжалы, пронзают мою и без того израненную душу. Но я отказываюсь позволять ей определять меня. Я не позволю ее извращенной версии любви уничтожить мой дух.

Вода каскадами стекает по моему телу, смешиваясь со слезами, текущими по лицу. Я закрываю глаза и молча молюсь о силе, о мужестве, чтобы выдержать эти муки. Я молюсь о прощении, но не перед мстительным божеством, а перед самой собой. За вину и стыд, несправедливо возложенные на мои плечи.

Хотелось бы, чтобы отец Элайджа был здесь.

По мере того как минуты растягиваются в вечность, я чувствую, как жжение утихает, сменяясь онемением, которое распространяется по моему телу. Физическая боль может утихнуть, но эмоциональные шрамы останутся, впечатавшись в мое существо вместе с многолетними шрамами, которые уже занимают это место. И все же я отказываюсь позволять им определять меня. Я отказываюсь позволять этому моменту определять мою ценность.

Дрожащими руками я выключаю душ и выхожу из него, мое тело все еще болело и было вялым. Я заворачиваюсь в полотенце — это моя единственная защита от мира, который кажется таким жестоким и неумолимым.

Проходя мимо мамы, я мельком вижу ее отражение в зеркале. Ее глаза, когда-то давно наполненные любовью, теперь хранят лишь горечь и сожаление. В этот момент я понимаю, что ее поступки — это не отражение того, кто я есть, а скорее отражение ее собственной боли и сокрушенности.

С каждым шагом, который я делаю из этой ванной, я становлюсь на шаг ближе к тому, чтобы вернуть себе свою собственную личность, на шаг ближе к тому, чтобы найти любовь и принятие, которых я заслуживаю, надеюсь, с отцом Элайджем рядом со мной.

Кажется, что прошло уже несколько дней с тех пор, как мама заперла меня в этой комнате. Она находится в том же крыле, что и моя спальня, но дальше по коридору и за углом. Вы даже не узнаете, что она там есть, если не пройдете весь путь.

Там стоит маленькая раскладушка с тонкой простыней и маленькой подушкой. В комнате есть туалет в углу, без раковины и без окон. Раз в день, когда я заперта в этой комнате, мне приносят хлеб и воду.

Изоляция здесь просто удушающая. Стены словно смыкаются вокруг меня. Время теряет всякий смысл, поскольку я считаю дни по скудным порциям, которые проносят через маленькое отверстие в двери моей камеры. Ведь это и есть моя собственная тюрьма, спроектированная матерью и замаскированная под поместье Торнфилд снаружи, а внутри — ад.

Хлеб черствый и безвкусный. Вода теплая и едва утоляет жажду. Это жестокое существование, лишенное элементарных удобств и человеческого достоинства.

Я закрываю глаза и представляю себе мир за пределами этой тюрьмы, мир, где я свободна и любима Элайджем. Я крепко держусь за это видение.

Я отказываюсь быть определенной или побежденной этой комнатой. Я много раз бывала здесь. Но с момента моего последнего визита прошло много времени, по крайней мере, несколько месяцев.

Кажется, я здесь уже пять дней. Это не должно затянуться надолго, потому что люди начнут спрашивать, почему меня не было рядом, будь то школа или друзья. Но она уже знает об этом, и я уверена, что она уже придумала и представила идеальное оправдание, чтобы успокоить всех причастных. Она не осмелится сказать им, что застала своего любовника трахающим ее дочь в бассейне для крещения в нашей церкви.

Я спала, не зная, как долго, но проснулась вся в поту, с лужицей тепла между ног. Мне снился самый восхитительный сон, и я не хочу, чтобы единственное хорошее, что было в этой комнате, улетучилось. Продолжая фантазировать, я просовываю руку внутрь влажных трусиков, ощущая влагу вдоль щели. Другой рукой я провожу вверх и щипаю затвердевший сосок, отчего на свободу вырывается стон.

Я продолжаю дразнить свой клитор, потирая его круговыми движениями, разгоняя влагу вокруг. Я так возбуждена. Словно Элайджа сорвал пломбу с моей сексуальности, и теперь я возбуждена и постоянно на взводе.

Я начинаю тереть быстрее, но без Элайджи, который наблюдает за мной или делает это за меня, это совсем не то. Мне просто нужно больше трения. Что-то, что будет тереться об меня. Но в этой комнате мои возможности ограничены. Я приподнимаюсь и оглядываюсь по сторонам, чтобы посмотреть, нет ли чего-нибудь, что я могла бы использовать, и тут мне в голову приходит идея. Не самая лучшая, но она может сработать.

Я беру свою подушку, складываю ее пополам и усаживаюсь на нее. Я никогда раньше не была сверху, так что, возможно, это поможет мне разобраться, и я смогу заставить Элайджу гордиться собой, когда увижу его в следующий раз.

Я опускаю свою намокшую киску на подушку и слегка покачиваюсь вперед-назад один раз, потом два.

— О боже! — Я шепчу, мой клитор трется по ткани взад-вперед, наконец-то получая трение, в котором я так отчаянно нуждаюсь.

Я закрываю глаза и представляю себе Элайджу, лежащего подо мной, и все грязные слова, которые будут слетать с его губ.

Я быстро раскачиваюсь взад-вперед.

— Папочка, ты чувствуешься так хорошо, — говорю я, тяжело дыша, — я сейчас кончу. Пожалуйста, позволь мне быть хорошей девочкой и кончить для тебя, папочка.

Я полушепчу-полустону, давая волю своему воображению.

Тепло распространяется, и покалывания на моем клиторе усиливаются. Я ускоряю темп, сильнее вжимаясь в подушку, двигаясь вперед и назад круговыми движениями, как вдруг чувствую, что перехожу за грань. За веками вспыхивает свет, и я представляю, как Элайджа вылизывает и всасывает все соки, которые вытекают из меня.

Я падаю на бок и ложусь на кровать, переворачивая подушку, чтобы подложить ее под голову, и вдыхая полной грудью.

Мне следовало поберечь силы, но я ничего не могла с собой поделать. Я не могла провести еще одну ночь без папочки, даже если на этот раз он был лишь фантазией.

ГЛАВА 14