'Ночь. Поезд. На нижней полке всю ночь идёт возня молодожёнов, которым неймётся, и мужской голос беспрестанно игривым шепотком вопрошает:
— А чья же это попочка? А чья же это попочка?
Под утро невыспавшийся пассажир с верхней полки не выдерживает и страдальчески спрашивает:
— Господи, ну когда же наконец-то найдётся хозяин этой жопы⁈'
Мысли свои я держала при себе, но Ганконер, кажется, начинал понемногу читать их, потому что скосился с укоризной и предложил пойти помыть малыша.
Семейная идиллия продолжилась в бассейне: агукая и прибулькивая, юный владыка под слащавые возгласы «Плыви к маме! Вот молодец!», «А теперь плыви к папе!» старательно плавал туда-сюда. В какой-то момент, сидя на руках у Ганконера, по грудь стоящего в воде, детёныш притих и посерьёзнел, и через несколько секунд стало понятно, почему: на поверхность всплыла какашка. Ганконер обречённо замер, не считая возможным прерывать важный процесс. Детёныш серьёзно, со всей ответственностью кряхтел и тужился, и какашек становилось всё больше. Они расплывались в разные стороны, тихо колыхаясь в тёплой душистой воде.
— Он насрал. Насрал в воду, — Ганконер скорбно поджал ушки, но младенца держал с нежностью и сочувственно.
Во мне взыграло ехидство, и я вернула Темнейшему должок, озабоченно, с заискивающими и одновременно менторскими интонациями сообщив:
— Ты же понимаешь, что он ещё маленький, не умеет это контролировать? Лучше хорошенечко рассмотри и скажи мне, всё ли с ними в порядке. Как целитель.
Ганконер рассмотрел, и, как мне показалось, суховато сообщил:
— Калабашки эталонные: хоть на выставке показывай, чтобы завидовали. Всё, он закончил. Подержи, — передал мне младенца на руки и подтянулся, садясь на бортик бассейна. — Давай его сюда. Чище он уже не будет, — и протянул руки.
Заворожённо проводила его взглядом и быстренько смущённо отвела глаза, слегка поперхнувшись: сам-то Ганконер к своей наготе спокойно относился, а я вот не могла, особенно после десяти месяцев воздержания. Эти подтянутые бёдра, эти заросли, по которым так красиво ручейками стекала вода… и прочие красоты. Вздохнула от полноты чувств и посмотрела ещё раз. С восхищением. И встретила ответный прямой взгляд:
— Давай ребёнка и вылезай из бассейна.
— Подожди, дай я хоть какашки уберу, — мне казалось неприличным оставлять бассейн в таком виде, и я, отдав сына, заозиралась в поисках ковша.
Ганконер насмешливо возразил:
— Герцогини твои уберут, — и пошёл к выходу.
Ребёнок был моментально сдан нянькам, меня же Ганконер, едва дав вытереться и одеться, поволок на улицу. Рядом со ступенями уже ждал дракон.
— Куда мы?
— Хочу показать тебе одно место. Заодно и помоемся. Там, где в воду никто не навалит.
Озаботилась:
— Он может проснуться и захотеть кушать… — и посмотрела искательно. Не хотелось оставлять ребёнка.
И оказалась прижатой к груди:
— Божественная, ты всё своё время отдаёшь ребёнку. Он весь день пробыл с тобой, а сейчас заснёт. Подари несколько часов мне. Пусть мой сын учится делиться, — и подхватил, запрыгивая на дракона.
* * *
Тёплый свет заливал вечереющий Мордор, и благословенное июньское тепло не давало замёрзнуть даже в полёте. Где-то через час дракон начал снижаться над высоченным вулканом, в кратере которого пышно зеленела растительность и серебрилась вода.
— Кратер потухшего вулкана. Давно хотел показать тебе, — Ганконер осторожно спустил меня, спрыгнул сам и пошёл по мягкой даже на вид изумрудной траве, раздеваясь на ходу и кидая одежду как попало. — Здесь бьют горячие ключи… вечное лето, круглый год плодоносящие деревья…
Позавиствовала, глядя, как ему хорошо, и тоже разделась. Голые, как Адам и Ева, мы прошли через небольшую рощу. Совершенно незнакомые деревья, и плоды на них горели фонариками в тёплом закатном свете. С кулак размером, слегка вытянутые, они как будто были сделаны из янтаря. Очарованно протянула руку — неведомый плод легко оторвался и лёг в ладонь.
— Их есть можно?
— Здесь нет ядовитых растений… можно, — Ганконер со странной просветлённой печалью улыбнулся.
Впилась в янтарный бок и чуть не подавилась соком, хлынувшим из него. Хлюпнула, всасывая мякоть — и застыла в упоении. Восхитительная смесь айвового сока с морошковым вареньем, и на оттенках эдакая свежесть недозрелого подмосковного крыжовника в пасмурный летний день. Посмотрела на Ганконера, не обхихикает ли мой простодушный восторг — тот был непроницаем. Только тихонечко подтолкнул:
— Пойдём, я покажу тебе кое-что. Пока не стемнело.
И снова восхищённо замерла, когда деревья перестали закрывать склон кратера. Вода, стекающая ручьями и водопадами, образовывала здесь причудливые ослепительно белые террасы и свисающие с уступов «сосульки». Казалось, что вода замёрзла, но это не лёд и не снег… Какие-то отложения кальция, скорее всего. Фантасмагорический ступенчатый водопад стекал в белоснежную, почти идеально округлую чашу размером со стадион. Берег был из того же кальцита, и гладкая тёплая поверхность ласкала ступни.
Молча, тихо сопя от восторга, подошла — вода была бирюзовая и прозрачная, и белое ровное дно виднелось отчётливо.
— Искупаемся? — голос Ганконера соблазнял, и я соблазнилась.
Ближе к центру глубина увеличивалась, но определить её было сложно из-за прозрачности воды. На дне был как будто отпечаток кого-то свернувшегося, огромного, вылежавшего в гладкой поверхности яму, а потом исчезнувшего. Прищурилась, подслеповато вглядываясь, и тут вода стала упругой, как горб выныривающего чудовища, подхватила меня, и я почувствовала себя жучком в сидре, весело и пьяно возносящимся в небеса в хлещущей, щекочущей пузырьками струе.
Плашмя, с раскинутыми руками и ногами лёжа на воде, пытаясь схватиться за неё, распахнула глаза: с высоты было видно рощу, зелёный луг за ней, вальяжно разлёгшегося на травке дракона. И тут вода перестала поддерживать, и я полетела вниз, вместе с потоками воды, визжа и хохоча, и слыша рядом смех Ганконера. Рефлекторно сгруппировалась — и с головой ушла в безумную воду, потащившую куда-то. Начать паниковать не успела, обнятая Ганконером, прижавшимся и вытолкнувшим на поверхность. Открыла глаза: вода, выплеснувшаяся из озерца до края рощи, быстро возвращалась обратно. Гейзер.
И ведь не предупредил, сука! С оскорблённым рычанием развернулась, собираясь вцепиться в бесстыжие очи мерзавцу — но он уже удирал, хохоча. Причём так закисал от смеха, что я его почти догнала:
— Но божественная, тебе же понравилось! Правда, это было великолепно? Вот особенно элемент неожиданности! — И так он по-мальчишески веселился и радовался своей шутке и своей лихости, что невозможно было сердиться дальше.
Посмотрела на него с мрачностью, но погоню прекратила и легла на воду, отдыхая и глядя в небо, такое высокое и синее, что, казалось, глаза синеют только от того, что смотришь.
— Он скоро снова извергнется. Хочешь ещё или выйдем?
Гм… теперь, уже зная, стало любопытно повторить и распробовать как следует.
И как-то так вышло, что пробулькалась я в этом гейзере до сумерек, лиловым туманом опустившихся на рощу и озеро. С неохотой вышла, думая, что пора, и беспокоясь, как там Ллионтуил.
— У него там штат нянек и Силакуи. Всё с ним в порядке.
— Может, он кушать хочет и плачет.
— Да он в последнюю неделю всего раз за ночь ел, а сейчас вечер. Спит он без задних ног. Побудь со мной ещё, — Ганконер ласково провёл по подсыхающим пушащимся волосам, потянул за них. — Какая у тебя грива отросла… материнство так красит тебя. Не думал, что можно быть прекраснее, чем ты была, когда мы встретились, но вот…
