— Рима, ты чего?! — наверно от шока и кислородного голодания я перепутал ее имя.
— Рима?! Кто это такая Рима? Очередная твоя театральная шалава?
И она со всего размаху шлепнула мне ладонью по члену. Дикая вспышка ослепительной боли скрючила меня.
— Рита, пожалуйста!
— Ах! Теперь «Рита, пожалуйста»?! Вот как мы заговорили?! А как я только что не задохнулась от твоей сосиски в горле?! А? Неприятно, когда тебя самого душат?! А?
— Рита, прости!
— Прости! Я терпеть не могу, когда меня душат! Нормально тебе? Понравилось?
— Я больше не буду тебя душить, прости!
— Ну, посмотрим-посмотрим, как ты не будешь!
И она опять стала опускаться мне на лицо. Я дернулся.
— Да не буду больше душить. Не бойся. Я просто хотела, чтобы и ты понял — как это фигово, когда душат.
Кончала она, как всегда, бурно. Стоны ее — то тоненькие, жалостливо-сладкие, то дикие и рычащие, вдруг оборвались, глаза закатились, и ее затрясло. Она упала на меня, и уже последние разряды оргазма добивали ее, когда она лежала на мне.
Потом все затихло. Она слезла с меня и легла рядом. Лежала на животе, левую руку подложив под себя, а правую согнув в локте над головой. Кажется, она спала, а я любовался ее задницей. Дождь почти утих, капли перестали волновать лужи, но вдруг из леса пришла белая пелена, и все опять зашумело и забурлило.
Я гладил ее по заднице и вдруг спросил:
— Рит, а Рит, а у тебя было с девушкой?
Ритка открыла один глаз.
— Ну, я имею в виду — с лесбиянкой.
Ритка открыла второй глаз и моргнула:
— Ты что — дурак?! Я баб ненавижу!
Я замер.
— Я на дух не переношу этих куриц тупых! Как выдумаешь же че-нить!
— А… — заикнулся я.
— Все. Я только задремала.
И она обняла меня, устроилась получше и опять закрыла глаза.
========== Глава 11 ==========
— Вовик!
Дождь шел так долго, что из летнего превратился в осенний. Из теплого и веселого — в тяжелый, холодный и неуютный.
— Вовик, ты слышишь меня?
Еще не было и шести утра, и темнота за окном пугала своей железобетонной монументальностью, своей бесконечностью. В доме замерла такая тишина, что я иногда специально производил некий шум, стучал по гипсокартонной стене или по окну, чтобы создать хоть какой-то звук и проверить — не оглох ли я.
— Вовик. Короче, это полный трындец!
Выглядела она завораживающее. У белых волос ее появились темные корни. Но это делало ее в моих глазах еще лучше. Короткая густая прическа ее всегда была немного растрепана и не боялась беспорядка, но сейчас на голове ее творилась полная чума. И вид ее был такой, словно она всю ночь билась с нечистью в Проклятом Доме.
— Вовик. Я беременна!
Рассвет все никак не мог начаться. Я почему-то решил, что когда рассветет, то станет полегче.
Она долбилась в дверь руками и ногами, и я вылез, завернутый в одеяло, и впустил ее. Одета она была во что-то абсолютно идиотическое, но даже и это не портило ее.
Какая-то спортивная хлопчатобумажная толстовка и штаны, все единого, зеленого цвета… такого цвета масляные розочки на тортах. А под этой безразмерной фуфайкой она надела еще пару разноцветных футболок, которые вылазили и маячили кто во что горазд.
Она уселась на стул у холодильника, а я с закрытыми глазами рухнул на кровать у окна и получше завернулся в одеяло. Нас разделял стол.
Она сжалась и, грызя чехол телефона, задумалась о чем-то, диковатыми глазами смотря в пустоту.
— Вовик! Ну, это трындец, ваще! Скажи что-нибудь?! — взорвалась она, выйдя из ступора.
— Что ты хочешь услышать? — хрипловато спросонья пробубнил я. — Чаю хочешь?
— Какого чаю?! Ты дурак вообще-то, что ли, или че?!
Я молчал.
— Кабздец! — протянула она, сложилась пополам и уткнула лицо в колени. — А че ты сидишь?
— А что мне делать? — спросил я с закрытыми глазами. — Обойти вокруг дома?
— Иди к бабке моей. Сдавайся.
Эта новость вмиг разбудила меня.
— Нет! Ты что! Я не пойду к ней! Она злая и старая. Она меня ненавидит! — я почему-то перешел на шепот.
— Нет, иди, я сказала! — она тоже почему-то перешла на шепот. — Иди и все ей рассказывай!
— Я ее боюсь! Я не пойду!
— И я тоже не пойду! А ты иди! Ты же мужчина.
Я застонал и повалился на кровать.
— Она как узнает, она тебя палкой пришибет! Убьет тебя ночным горшком. И ей за это ничего не будет! Она старая, а таких не садят!
Я тяжело вздохнул, получше укутываясь в одеяло.
— А потом ты будешь объяснять все моей матери. Она вцепится в тебя как клещ и высосет мозг из ноздрей!
— Может… это еще не точно?
— Ты офигел?! — она прыгнула на меня, и я крякнул. — Ну просила же тебя по-людски! — она начала трясти меня. — Предохраняйся, ну чего сложного?! Нет! А теперь все! Теперь трындец! Залетела!
Она успокоилась, легла рядом и замерла. Снова пошел дождь за окном.
— У меня подруга одна есть, и когда она забеременела — ее положили на сохранение в роддом, и она там долго лежала… — заговорила Ритка. Я слушал ее с закрытыми глазами, понимая, что спать она мне больше не даст. — Прям реально долго. А муж ее в это время по бабам блядовал. Я так на него посмотрела-ни кожи, ни рожи, кто с ним пойдет, какая дура?.. — она задумалась. — А у этой подруги был такой огромный живот! Такой огромный! Блин! Хочется свежих огурцов со смородишным вареньем. Вовик!
— Отстань! — я дернул плечом. — Дай поспать чуток! Мне еще к твоей злобной бабке идти сдаваться!
Она притихла на время, и дождь за окном тоже утих.
А через пару часов тучи рассеялись, и взошло яркое и умытое солнце нового дня.
========== Типа какой-то эпилог, что ли ==========
Ритка проснулась от того, что у нее замерзли зубы. А может быть, ей это только приснилось. Хотя кончик носа горел ледяным пламенем. Она поежилась и заползла под одеяло, но даже там чувствовалась прохлада комнаты.
Было уже утро. Холодное желтое осеннее солнце вставало где-то… непонятно где, где-то за деревней, ярко освещая и ледяные синие облака на горизонте, и бездонное голубое осеннее небо. Верхушки берез горели ярким золотым сиянием.
— Да чё ж так холодно-то? — Ритка шмыгнула носом и нажала клавишу на обогревателе.
— Мама, а где еще корм для Джесси? — с пустым пакетом собачьего корма, в трусах и майке, дрожа и стуча зубами, спросил Илюша.
— Там… в нижних ящиках, в столе, в углу… — отозвалась Ритка, поворачиваясь на бок к стенке. — Ну-ка! Ну-ка, подойди ко мне! — вдруг встрепенулась она. — Господи! Да ты же весь синий уже! Босиком! По ледяному полу! Быстро залазь под одеяло ко мне!
