Не лечится (СИ) - "Северный Орех"

— Отвезите меня, пожалуйста, домой, — тихо попросил Полянский, невидящим взглядом смотря в окно. Его тоска сегодня имела такую высокую концентрацию, что даже дурашливость Матвея не могла её ослабить.

— Что-то случилось?

— Нет. Просто настроения нет.

— Вот когда настроения нет, нужно развеяться. Забыться и отвлечься. Давай прокатимся? Или хочешь, давай махнëм в районный центр? Час туда и час обратно. Сходим в боулинг или в баре посидим, — Матвей воодушевлëнно посмотрел на своего спутника, но тот остался безучастным. — Я тебя всё равно в таком состоянии не оставлю. Так что выбирай.

— Не хочу. Не знаю, поймëте ли вы моё настроение, но хочется статичного состояния.

— Типа, покоя?

— Ну, можно и так сказать.

— Тогда поехали на заброшенное поле. Тут недалеко. Там простор и красота. Посидим в тишине, позалипаем. Хотя бы на полчаса. Хочешь?

— Меня дома Бантик ждёт, — с сомнением произнëс Полянский. — Хотя, еды и воды у неё с запасом, но всё равно мне…

— Док, держись! — весело крикнул Матвей, прибавляя скорость. — Аварийная ситуация! Руль заклинило! Вот это совпадение, прикинь? Снова в сторону твоего дома не поворачивает. Только в сторону поля.

Полянский только закатил глаза и фыркнул что-то про шутов гороховых, а Матвей, чрезвычайно довольный собой, хитро посматривал в его сторону и улыбался.

Настроение Соколова, видимо, было прекрасным. Настолько, что он начал подпевать песням, льющимся из магнитолы и отбивать пальцами по рулю ритм. Странно, но Александра Юрьевича это не раздражало, а скорее забавляло. Неожиданно для себя он тоже начал улыбаться.

— А вы неплохо поëте, — признал он спустя несколько музыкальных композиций, где Матвей выступал на подпевках.

Услышав комплимент, Соколов расцвëл и прибавил звук — и у себя, и у магнитолы. Он пел без стеснения, с тем дурашливым артистизмом, который присущ только свободным от комплексов людям, и получал удовольствие от всего происходящего.

Зверь по имени Ласточка медленно полз по разбитой дороге в сторону окраины. Центр города, частный сектор и даже гаражи уже остались позади. Впереди раскинулся далëкий горизонт, соединявший багряное небо и бескрайние поля средней полосы России.

Закончив подпевать очередной композиции, Матвей переключил плейлист дальше и с энтузиазмом подхватил следующего исполнителя.

Полянский, небольшой любитель современной музыки, поморщился. Мелодия хороша, ударные вне всяческих похвал, но вот это популярное сейчас исполнение… Гнусавое, со скомканной дикцией и с нарочито «съеденными» окончаниями слов. Терапевт не понимал такого вокала, но был готов слушать что угодно в исполнении Матвея. Тем более, Соколов не пытался подражать оригиналу и пел нормально:

Детка я перегорел как лампочка.

Ждёт тебя во дворе твой папочка.

Детка мы пепел теперь от беламоре амор.

Я в нее больше не верю в эту амор-амор.

Терапевт нахмурился. Возможно, он что-то не расслышал. Или неверно понял. Вот в чём преимущество иностранных песен: если не знать языка, смысл не мешает воспринимать песню как музыкальную композицию.

Классные были деньки, я не забуду наверно

В наших глазах огоньки, ярче всех звёзд вселенной.

Как мы ходили в кино, ты была в белом платье.

Таяли как эскимо, в нежных, но крепких объятиях.

А потом вдруг холода,

А ведь любовь — вода,

Стала как лёд навсегда.

Детка я перегорел как лампочка.

Ждёт тебя во дворе твой папочка.

Детка мы пепел теперь от беламоре амор.

Я в неё больше не верю в эту амор-амор.

Горло перехватило спазмом, а в голове появилось дурацкое видение, будто Соколов поёт это осознанно и сообщает о разрыве. После всей своей настойчивости и безрассудного оптимизма эти слова казались обидными. Александр Юрьевич отвернулся к окну, стараясь сосредоточиться на пейзаже, а не на смысле того, что пел Матвей.

Что ему пел Матвей.

Детка, ты только не плачь!

Да мы слегка облажались.

В мире полно неудач,

Но мы же как-то справлялись.

Дальше идёшь без меня,

Главное чтоб не по краю.

Ты же родная моя,

Ты же моя родная.

И я всегда помогу, я никуда не бегу.

В сердце те дни сберегу.

Детка я перегорел как лампочка

Ждëт тебя во дворе твой папочка

Детка мы пепел теперь от беламоре амор

Я в нее больше не верю в эту амор-амор.*

— Давай, док, подпевай! — с задором пригласил Матвей, перекрикивая магнитолу. Он буквально пританцовывал в кресле, качая головой и поводя плечами, а Полянский чувствовал, что ему очень плохо. И физически, и морально. Сил на то, чтобы хоть что-то ответить не осталось. — Эй, ты чего? Всё нормально?

— Да, — выдавил из себя терапевт, не поворачивая голову.

Соколов выключил песню и плавно остановил машину на обочине. Сбоку от них раскинулось море травы, слабо шевелившееся от лëгкого ветерка.

— Ну я же вижу. Что случилось?

«Ничего», — хотел ответить Полянский, но вместо этого спросил:

— А вы тоже перегорите? — какая-то тупая безысходность навалилась на него с тяжестью гранитной плиты.

— Чё?

— Вы тоже перегорите, как лампочка, Соколов?

— Э-э… Док, ты чего? Это же просто песня. Весëлая. Музыка прикольная. Ты на свой счёт, что ли, принял? — с изумлением уточнил Матвей.

— Нет, — буркнул Полянский, смотря в окно. Он корил себя за эту вспышку, но отмотать время назад не мог. Конечно, глупо было так настойчиво пытаться отвадить Соколова, а потом расстроиться из-за случайно услышанной песни.

Просто всё сложилось в кучу: усталость, хмурое настроение, отношения с коллегами, ожидание того, что однажды Матвей просто исчезнет, не попрощавшись… Вот и вспылил. Зря, конечно.

Соколов молчал, будто внутренне к чему-то прислушиваясь. Наконец он произнёс:

— Слушай, у меня странное ощущение.

— Какое?

— По поводу этой песни. Точнее твоих слов.

— Простите, Соколов. Признаю, я погорячился и…

— Нет-нет. Всё нормально. Просто у меня ощущение, что ты сказал что-то важное, а я не могу понять, что. Дурацкое чувство. Знаешь, как когда сон пытаешься вспомнить, а не получается, — задумчиво откликнулся он.

Полянский с любопытством посмотрел на своего водителя. Интересно, что ему там показалось? Сам Александр Юрьевич ничего конкретного не имел в виду. Просто вспышка раздражения — не более.

— Не знаю, Соколов. В любом случае, я прошу прощения за свою несдержанность.

— Да ну, проехали. Хотя я теперь буду пытаться поймать эту ускользнувшую мысль. Слушай, а какую музыку слушаешь ты? — Матвей развернулся всем корпусом и закинул согнутую руку на подголовник. В сумраке его глаза поблëскивали, отражая синюю подсветку магнитолы.

— Кажется, мы хотели посидеть в тишине, — насмешливо фыркнул Полянский. Он никогда и никому бы не признался, что ему нравится разговаривать с Матвеем. — Но если вам так интересно, Соколов, то я люблю более классическое звучание.

— Типа, Моцарта или Баха?

— И их тоже, конечно, но больше всего меня привлекают современные баллады и инструментальные композиции. Например, мой фаворит — очень выдающийся исполнитель Дэвид Гаррет, скрипач. Поищите в интернете при случае. Я часто слушаю его произведения и даже на телефоне есть пара треков. Когда-то хотел поставить на звонок, но для хорошего звучания нужна соответствующая акустика. Иначе получается эффект «К Элизе» Бетховена, которую нещадно опошлили писком музыкальных шкатулок.

Матвей внимательно слушал и не перебивал. Кажется, ему на самом деле было интересно, чем живёт и дышит Полянский.

— А давай послушаем?

— В смысле?

— Ну, ты говоришь, что на телефоне есть?

— Да.

— Ну вот давай подсоединим к магнитоле и послушаем? У меня провод есть.

Полянский замялся. Он был не против, чтобы Матвей познакомился с творчеством немецкого скрипача, но давать кому-то в руки свой телефон? После того случая, когда его фотографии на чужом мобильном разлетелись по всему городу?