Огни большого города (СИ) - "fantom.of.myself"

На автомате я тут же открываю рот, чтобы начать противоречить. Но сказать, что это ложь и ничего подобного я не ощущаю, так и не получается. Губы просто не сложатся, чтобы сказать ему такое враньё.

— Я действительно не могу сказать, что охуенно счастлив там. Но с тобой это никак не связано. — В ответ на это у Эдди губы растягиваются в доброй, ласковой улыбке, и уже по ней одной, я осознаю наше будущее. — Кажется, я уже понял, что ты решил. Что будет дальше.

Мне не хочется спрашивать, а как же универ? Он ведь так бредил, чтобы поступить туда. Как же наша квартира, кошка, которую настоял оставить именно Эдди? Как я должен выживать без него в этой засасывающей воронке?

Внезапно без Эдди возвращение обратно теряет всякий смысл. Я понимаю, что Дерри, Нью-Йорк – лишь оболочка, просто одна более блеклая, сухая, а другая разноцветная, заманивающая своим блеском и яркостью. Но внутри под этой обёрткой у каждой – пустота. Плацебо, которое мы принимаем и знаем, что нас наёбывают. И всё равно глотаем горькие пилюли скорее по привычке, от безысходности.

— Ты не должен оставаться со мной и тухнуть здесь по моей вине. — Кажется, слово «вина» прозвучало непозволительно часто в этот вечер. — И Ричи. Я не жалею вообще ни о чём.

Эдди думает, что мне так легче будет, что своей фразой он подбодрит меня, но удивительно – это была самая жестокая вещь, сказанная за весь вечер.

***

I never found love in the city,

I just sat in self-pity and cried in the car

The 1975 - A Change Of Heart

По дороге домой я думал о странных вещах. В голову лезло всякое, лишь бы отвлечься от того, что на самом деле разрывало меня на куски. То, с каким тяжелым сердцем мне пришлось вернуться в одиночестве, трудно описать словами. В такие моменты проще показать наглядно - долбануть со всей силы кулаком в грудь, прямо в солнечное сплетение, чтобы резкая боль пронзила до кончиков пальцев, и воздух начал кончаться. Испуганно открываешь рот в попытке глотнуть такого необходимого кислорода, но глотку сжимает, будто черти душат, но, тем не менее, ты почему-то не задыхаешься. Каждую минуту борешься с этим пожирающим изнутри чувством и тянешь, тянешь эту лямку дальше.

Любых слов будет недостаточно. Да оно и не стоит того.

Взглядом я выхватывал любое движение, пусть даже мало-мальское событие рядышком, чтобы задержаться на нём мысленно, не позволить себе раскиснуть, раствориться в своей агонии и вообще потерять связь с реальностью.

Рядом со мной в самолете сидела маленькая девочка, которая жутко боялась лететь, и мне не хотелось “утешать” её тем фактом, что по статистике её скорее машина собьёт на её миленьком розовом велосипеде, чем она попадет в авиакатастрофу. Я прислушивался к своему внутреннему состоянию и, на удивление, не чувствовал ничего. Ни намёка на страх.

Погрузившись в свои мысли, я и не заметил, как мы уже взлетели.

Я уже больше года живу в Нью-Йорке. Больше года брожу по извилистым, кишащим людьми улочкам, забитым паркам и барам.

В Нью-Йорке куда ни плюнь люди. Странные, злые, искренние, дружелюбные, влюблённые, разбитые. На любой вкус. Но могу ли я уже назвать себя нью-йорковец? Принадлежу ли я на самом деле этому месту? Впустило ли оно меня в свои шипастые объятия, после которых непонятно - то ли приласкали, то ли безжалостно распяли.

Может это всё я, моя собственная вина, дурная привычка, из-за которой я не позволяю себе осесть, привыкнуть. Прорости во что-то корнями. Или в кого-то. Перестать талдычить себе о том, что навсегда ничего не бывает. Разве? Но боль-то повсюду. Всегда. Она вечна. Испокон веков разбрасывает свои загребущие руки, так или иначе, добирается до каждого. Она была до нас и будет после ещё долгое, долгое время. Значит, что-то вечное всё же есть?

Я удивительно спокойно поднялся по лестнице в (нашу) квартиру.

Немного непривычно будет поначалу снова жить одному, снова привыкать к тишине стен. Несмотря на то, что Эдди всегда был на удивление тихим соседом, редко надолго задерживался в квартире, скорее просто ночевал в ней, его присутствие вносило свой важный вклад. Добавляло кирпичики в шаткий фундамент, во что-то отдалённо напоминающее дом. Что-то, что мне не хочется называть уютом, спокойствием, но именно этим он и являлся для меня. И без него так кошмарно тускло.

Как же всего один человек способен сделать погоду во всей атмосфере, задать квартире определённое настроение, вдохнуть в неё что-то необъяснимо трогательное, живое.

Я всеми правдами и неправдами избегал жить в одиночестве, даже на убогую общагу был согласен, но в итоге всё равно остался один, несмотря на все жалкие потуги. Иронично, что пиздец.

И даже коти нет, Билл привезет Лиз только завтра, что особенно удручает. Кажется, это является последней каплей в океане моего самобичевания.

Вообще, сука, никого. Даже тараканов Эдди потравил, блять.

Всю дорогу домой я только и ищу повод, чтобы пожалеть себя, когда на деле хочу нажраться вусмерть и перестать уже чувствовать себя так хреново. Это жалко, тотально убого, но каждый вздох, каждое долбанное моргание глаз разливается безнадегой, дурацкой потерянностью, за которой ни проблеска, ни полосочки света.

В тот вечер я нарушаю обещание, данное себе, и напиваюсь, как последний законченный алкаш, трясущимися руками откупоривая бутылку за бутылкой. Мне и обидно за себя, ведь столько недель держался, и противно в то же самое время.

Но я корю себя за слабость недолго. Вымотанный, до чертиков уставший, с пустым желудком - мне понадобилось совсем немного, чтобы приглушить этот мир, впасть в блаженное ощущение забытья и отрубиться, как младенец, на диване гостиной.

Забыв даже переодеться по-человечески.

========== Часть шестнадцать ==========

***

Утром будит меня не будильник, не звонок в дверь или возмущенные крики над головой, мол, опять пьяный вдрызг.

Лиз осторожно упирается мягкими, но уверенными лапками и вылизывает, целует моё лицо.

— Она ужасно себя вела. Больше не просите меня посидеть с ней. Не ела толком ничего, выла без конца. Уже забрали бы с собой, чтобы не скучало животное.

Я приподнимаюсь на диване - спина еле разгибается от неудобной позы - и с охотой подставляю лицо ближе. Хоть кто-то рад меня видеть, удивительно. За что только спрашивается? Ведь такой искренней встречи я точно не заслуживаю.

— Ты один, что ли, приехал?

Билл осматривается в поисках Эдди, крутит головой повсюду, как будто я прячу его где-то в чемодане.

— Я так соскучился по этой паршивке, — вместо ответа, захватываю котёнка и прижимаю, сдавливаю в руках, как драгоценнейший груз. Меня возмущенно цапают за палец, чтобы я не переходил границы дозволенного, и с усмешкой я отпускаю её из своего “плена”. С характером.

Билл помалкивает, смотрит сверху вниз то на кошку, то на меня, ждёт ответа, хотя тут всё ясно, как день.

— Он пока останется с ней.

— Надолго? — казалось, Денбро совсем не удивлен. Просто спрашивает из вежливости.

— Понятия не имею. Там всё хуево.

Мне не хочется отвечать на вопросы, не хочется даже мысленно вспоминать всё, что было в Дерри. Была бы возможность по мановению волшебной палочки стереть всё, что мешается, путается под ногами, я бы удалил, как вырезают доброкачественную опухоль, ни секунды не раздумывая. Но Дерри, блять, не Вегас, всё, что происходило там, считается с лихвой. Казалось, т о л ь к о то, что происходит в Дерри и считается, имеет вес. По крайней мере, в наших с Эдди отношениях.

— А квартира что? Потянешь сам?

У меня даже не было толком времени подумать о бытовухе - я ведь бухал, куда там до реальной жизни. Что же такого пиздецового я намешал вчера, что так штормит даже сейчас?

— Я не думал ещё об этом. Только вчера вечером прилетел.

— И тут же начал праздновать приезд, да?

Давненько меня никто не отчитывал, не промывал мозги насчет моей зависимости. Забавно, как быстро отвыкаешь от своего рода заботы.