Маркетта. Дневник проститутки - Нотари Гумберто (Умберто)

И ее тонкие губы сомкнулись в улыбку, как замыкается дверь несгораемой кассы.

4-е августа.

«Угольная шахта» появилась за столом в красной шали, оставлявшей открытыми одно ее плечо и руку, черную как сапожная вакса. Лицо ее похоже на лица всех негритянок, которых приходилось видеть в книжках: сплюснутый нос, широкий, как у копилки, рот с великолепными зубами, большими, как кости для домино, добрые глупые глаза, напоминающие яйца вкрутую, в которые вставили по вишне, волосы, короткие и толстые, словно лошадиная грива.

Она подсела, улыбаясь, подобно приглашаемому в силу особых условий к княжескому столу мелкому чиновнику.

То, что ни обстановка, ни наше присутствие, ни наш костюм нисколько ее не удивляли, наводило меня на мысль, что ее уже давно обработали.

– Как тебя зовут? – спросила я ее за кофе.

– Не знаю, – ответила она по-итальянски, произнося слова с особым акцентом, напоминая своим произношением граммофон, у которого испорчен цилиндр.

– Как это ты не знаешь?

– У меня много имен. Мадам Адель говорит, что меня зовут Аидой.

– Да?

– Прежде звали меня Неварде.

– Когда это прежде?

– Когда я была в моей стране с хозяином арабом.

– Из какой ты страны?

– В моей стране было много хижин, деревьев и итальянских генералов.

– А!.. Абиссиния.

– Нет.

– Эритрея?

– Нет.

– Так где же? А! Бенадир?

Неварде подтвердила знаком и засунула себе в ноздри лепесток цветка на манер арабов.

– Кем был твой отец?

– Не знаю. Моим отцом был мой хозяин араб, который покупал, женился и продавал много девочек.

– А, так тебя купили?

– Не помню.

– И на тебе женились?

– Ого! Да, столько раз.

– Кто?

– Мой хозяин араб и итальянские генералы, которые женились на мне со всех сторон и делали мне очень больно.

– Ничего не поделаешь: колонизируют!

– Затем приходил генерал в длинном черном платье, с черной бородой, который назывался миссионером.

– И этот на тебе так же женился?

– Нет. Он обливал мою голову и говорил: «Ты называешься Мария». Затем говорил: «Мария, сегодня вечером приходи в мою хижину говорить молитву». Я приходила, он говорил: «Мария, знаешь ли ты…» Я сказала: «Да», и он сорвал платье и сказал: «Мария, стань на колени…»

Ее рассказ был прерван взрывом всеобщего смеха.

– Поняли? – спросила она, пораженная нашим смехом.

– Продолжай, продолжай…

– Спустя некоторое время, – продолжала она рассказывать на своем ломаном языке, – этот священник-миссионер уехал, а к нам прибыл другой, который снова обливал мне голову и сказал, что меня зовут Либерада. Он давал мне много святых, много медалей и много сладких конфет. Он был очень добрый, и я хотела становиться на колени, но он не хотел, а научил меня читать и писать. Однажды он мне сказал: «Либерада, хочешь поехать вместе со мною в Италию?» Я ответила: «Да, я хочу всегда быть с тобой». Тогда он сказал: «Я тебя помещу у одной доброй госпожи, которая примет тебя как дочь». Я поехала вместе с ним в Рим, и он повел меня в роскошный большой дом, где мы нашли маленькую, худенькую, как мой палец, госпожу с седыми волосами. Он сказал: «Вот, графиня, маленькая рабыня Либерада». – «Это та, о которой вы писали, отец?» – «Да, та самая». – «Сколько тебе лет?» – спросила она меня. Я не знала. «Пятнадцать», – сказал отец. – «Она очень большая, – сказала графиня, – ее следует сейчас же крестить». – «Она уже крещена там, графиня». – «Это ничего не значит; надо это сделать здесь, чтобы подать хороший пример: много публики, торжественный обряд, все газеты будут говорить… Уж вы не беспокойтесь, отец, я переговорю с моим исповедником-кардиналом».

Через несколько дней меня повели в большую церковь, где было много людей, много дам, много священников, много свечей и много музыки наверху. Главный священник, одетый в белое и красное, облил мне голову, трогал двумя пальцами мое лицо, говорил и делал столько вещей, что я не поняла. Потом все синьоры, все красивые, давали мне много поцелуев, называли Джованной и говорили: «Миленькая, будь хорошей, будь славной!.. Хорошенькая черная мордочка… Похожа на мою обезьянку. Я и себе выпишу такую…»

Затем я поехала в карете вместе с графиней и двумя ее дочерьми. Мне дали много сластей и много подарков.

Графиня позвала меня и сказала:

– Джованна, ты теперь будешь всегда у меня, если будешь доброй, почтительной и послушной.

– Да, графиня.

– Надо говорить: Ваше Сиятельство, а не графиня.

– Да, Ваше Сиятельство.

– Ты будешь прислуживать моим двум дочерям и будешь иметь у меня стол, квартиру, платье и двадцать франков в месяц.

– Хорошо, Ваше Сиятельство.

– Помни, что мой дом приводится как пример добродетели и христианской дисциплины, и ты, подобно всем нам, должна строго придерживаться заветов католической религии и выполнять все, что наша святая мать-церковь возлагает на нас, своих детей. Подумай о своем прошлом и о твоем настоящем положении: раньше ты была бедной рабой без семьи и без религии, теперь ты все равно что моя дочь. Я приказала приготовить для тебя хорошенькую комнатку на третьем этаже, где ты будешь спать с остальной прислугой; кушать ты будешь за их столом и обращаться с тобой будут, как со всеми, несмотря на твое прошлое и на твою расу. Постарайся же любовью и преданностью к моим дочерям, которых ты должна беспрекословно слушаться, вознаградить меня за все это, и Бог тебя благословит.

– Хорошо, Ваше Сиятельство.

В этот момент пришли ее дочери, которые сказали:

– Мама, Джованна – неподходящее имя для горничной-негритянки.

– Мы ее будем звать Селика, а не Джованна.

Затем меня познакомили с тем, что я буду делать.

Вставать в шесть часов, идти на мессу, возвратиться и нагреть воду для ванны, приносить завтрак в постель, помочь купаться, вытираться, делать массаж в белых перчатках, чтобы не вымарать своими черными руками их белой кожи, помочь одеться, причесывать, выполнять различные поручения, разносить их письма подругам, держать в порядке их платья, провожать их на прогулках пешком, приготовлять их туалеты в театр, на балы, на ночь, ожидать их возвращения и укладывать в постель не ранее двух часов…

– Ну и ну! Вот так работа! – прервала ее Полетта. – А что же ты делала, когда была рабой?

– Ничего! – ответила с милой улыбкой Аида и продолжала: – В первые дни все шло хорошо, и молодые графини были очень довольны. На прогулки они выходили с большой черной собакой Султаном и со мной; все обращали внимание на графинь, на собаку и на меня, а их подруги говорили, что это очень «по-американски».

Белая горничная меня очень ревновала и заставила меня убирать постели всех слуг; и я стала убирать постели всех слуг. Мажордом, любовник белой горничной, говорил, что я ем за десятерых, и я стала есть за одного. За столом никто не хотел сидеть возле меня, потому что, как они говорили, от меня пахнет курицей, и я работала, пока они ели, а когда они кончали, садилась кушать. Повар, очень веселый человек, клал мне в тарелку слишком много соли или давал мясо с гарниром из сена, и я смеялась.

– Как? Ты была довольна?

– О! Я была всегда довольна, но мои глаза много раз плакали!..

Однажды ночью, когда я поднялась в свою комнату, чтобы лечь спать, я нашла на своей постели повара. Я протестовала, но повар был пьян и говорил, что комната его, постель его: «Ты пришла ко мне, потому что хочешь быть моей женой». Я говорила, что нет. Тогда он сказал: «Как? Ты отказываешь мне, который женился и на графине?» Я все говорила, что нет, но он был большой гигант и…

– Продолжай…

– И потом сказал: «Смешно! Кажется, будто ты попал в тоннель!» На следующий день мне кучер сказал, что слышал, как повар был в моей комнате, и что он тоже придет, иначе он все расскажет. Я боялась скандала и…

– Продолжай же!..

– Да, потом второй кучер…

– И он!..

– Да, потом второй повар, потом мажордом, потом лакей, потом секретарь графини…