— Тебе понравилось? — спрашивает он, продолжая путь вдоль моей шеи.
— Да, — я, наконец, выравниваю дыхание. — Ох! — кричу я, когда его рот захватывает мой, и он входит в меня одним резким движением.
Колет, щипает, жееет! Прощай, девственность.
Оливер замирает, пока его язык исследует мой рот. Мои пальцы впиваются в его упругую попу, затем он начинает двигаться — сначала медленно. Его рот ни на мгновение не покидает мое тело; он на моих губах, шее, ухе, грудях, отвлекая меня от вторжения внизу.
Мне на самом деле не с чем его сравнить, кроме как с книгами и кино, но Оливер не очень громкий во время секса. Он, должно быть, думает, что я крикуха. А еще моя односпальная кровать, которая у меня с шести лет, ее каркас скрипит и пищит, как ржавый вагон, который тащится по дороге, усыпанной булыжниками. Я так рада, что Алекс нет дома, и она не слышит симфонию «Вивьен и ее детская кровать занимаются страстным сексом с самым горячим парнем на планете».
— Ай! — кричу я.
Оливер отвлекает меня от моих мыслей, когда останавливается, находясь глубоко во мне, и кусая мой сосок немного жестче, чем нужно. Я смотрю на него, и он улыбается, все еще удерживая мой сосок между своими зубами, и я вижу капельки пота у него над бровями.
— Садист, а?
Он отпускает мой сосок и целует его, качая головой.
— Не совсем.
Расслабляясь, он начинает выходить из меня, и я не могу скрыть легкую гримасу на моем лице. Он копирует мое выражение.
— Прости.
— Все отлично, — я качаю головой.
Я сажусь, опираясь на руки, смотрю вниз и вижу на нем немного крови и кое-что еще, чего нет.
— О, боже! Где твой презерватив? Пожалуйста, скажи, что ты воспользовался презервативом! Не помню, чтобы ты его надевал. О, бо…
Он целует меня, и я немного расслабляюсь. Отпуская мои губы, он опускает взгляд и стоит, надевая трусы.
— У меня не может быть детей, прости.
Я оборачиваю вокруг себя простынь и сажусь.
— За что ты просишь прощения?
Он проводит рукой по волосам.
— Потому что я должен был тебе сказать до того как все зайдет… так далеко.
— Ты решил, что я хочу детей и, если ты будешь со мной, то введешь меня в заблуждение?
Он кивает, и боль на его лице такая удручающая. Я стою, позволяя простыни упасть. Положив руки ему на грудь, я смотрю на него.
— До того, как я встретила тебя, решила, что мой удел — оставаться девственницей до конца жизни, — я прижимаюсь губами к его груди, а его рука нежно ложится мне на затылок. — Поэтому, у меня действительно не было мыслей о детях с тех пор, как я маленькой девочкой играла в куклы. Понятно?
Оливер целует меня в макушку.
— Но ты заслуживаешь…
— Я заслуживаю этого, — я обнимаю его за шею и притягиваю к себе. — Не отступать.
Он кивает с грустной улыбкой, когда обнимает меня. Я не могу насытиться ним. Он как мороженое в жаркий летний день, арахис и «Рэд Сокс» [34], попкорн в кинотеатре, торт со свечами на мой день рождения. Мои губы находят его и становятся требовательными, когда мои руки движутся к пуговице на его джинсах.
— Ни в коем случае, — он хватает меня за запястья. — У тебя будет все болеть. Ты должна подумать о том, чтобы принять горячую ванну, — переплетая наши пальцы, он передвигает наши руки мне за спину. — Увидимся утром. Хорошо?
Мои губы расплываются в вынужденной улыбке, чтобы он не видел моего разочарования. Это не из-за секса. Он прав, мне немного… ладно, очень больно сейчас. Мне просто не хочется покидать комфорт его рук, а моя односпальная кровать не такая заманчивая, поэтому просить его остаться было бы смешно.
Он снова меня целует и снова, и снова.
— Пока, — улыбается он и целует меня в лоб.
— Пока, — я жду, пока он не закроет дверь, затем сажусь на кровать, притягивая колени к груди и обнимая их. Нет ничего хуже, чем оставаться наедине со своими мыслями. Я должна быть взволнована. Ранее сегодня я планировала отдать свою девственность Ченсу наименее возможным романтическим способом: полуодетой на его диване. Вместо этого все закончилось с Оливером, и он заставил меня почувствовать себя красивой, сексуальной и удивительной. Так почему же мне грустно?
Я поднимаю глаза, когда слышу, как моя дверь открывается.
Оливер усмехается.
— Ты можешь бросить какую-то одежду в сумку и пойти принять ванну у меня дома… со мной.
И снова, мир прекращает свое движение. Только мы.
Оливер
Вивьен настаивает на ванной с пеной. Я настаиваю на том, что мое мыло без лаурилсульфата натрия не создаст много пены. Вылив почти всю бутылку геля для душа, у нас образовался слабый слой пены, но Вивьен, тем не менее, выглядела довольной.
После ванны я был тоже доволен, потому что она лежала обнаженная рядом со мной, на моей королевского размера кровати [35].
— Мне нужно было принести свою подушку.
Я предлагаю ей свою руку. Она кладет на нее голову, и я притягиваю ее ближе.
— Могу я спросить, почему у тебя такое отвращение к подушкам? Проблемы с шеей или что-то еще?
— Это что-то, что касается моего прошлого, я поделюсь с тобой этим потом, не сейчас.
Она поднимает голову и целует мою челюсть, без слов принимая мое неопределенное объяснение. Я знаю, что так будет не всегда. Я не помню, когда в последний раз чувствовал такое удовлетворение… возможно, никогда.
Людям привычки, таким как мы с папой, не нужен будильник. Восход зовет меня, поэтому я неохотно оставляю обнаженную женщину рядом со мной и иду на террасу встречать новый день. После того, как я чувствую формальное начало, окончание еще одной темноты, я бегу в «Данкин Донатс» и покупаю пончики и кофе.
Вивьен все еще спит к тому времени, как я возвращаюсь, и я не могу поверить, как ей удалось расположить свое длинное тело по диагонали моей кровати. Я думал, что тот, кто спит на двуспальной кровати каждую ночь, сжался бы на краю. Слишком много теории.
Я ставлю завтрак на ночной столик и снимаю рубашку и шорты, перед тем как нахожу небольшое пространство на кровати рядом с ней. Она спит на животе, спутанные волосы скрывают ее лицо. У меня свободный вид на ее спину. Конечно, мне любопытно, откуда ее шрамы, но я не буду спрашивать. Это, должно быть, ее прошлое, которым она поделится потом, не сейчас. Я наклоняюсь над ней и целую один из закрытых бутонов, скрывающий шрам, затем другой, затем еще один.
— Оли, — говорит она слабым голосом.
Я опускаюсь ниже и целую мягкий изгиб ее попы.
— Ты только что назвала меня Оли?
— Угу, — она потягивается с характерным звуком, затем переворачивается и садится. Ее соски торчат, а угольно-черные волосы повсюду, и это так чертовски сексуально. Мой уже и так твердый член пульсирует. Я пытался вести себя сдержанно прошлой ночью, как будто принимать с ней ванну или спать с ней голой не изводило меня. Насколько я глуп?
— Я чувствую запах пончиков, — она поворачивает голову и хватает коробку.
— Пончиков? Только ты можешь чувствовать запах пончиков в коробке до запаха дымящегося кофе.
Она открывает крышку и так широко улыбается.
Пам-пам-пам… пульсирует мой член.
— «Бостон Крем», — она подбирает немного шоколадной глазури и медленно слизывает ее с пальца. — Ммм…
Пам-пам-пам.
Я хватаю свой кофе и делаю глоток, надеясь, что кофеин нейтрализует эффект, который она на меня оказывает.
Она вставляет палец в середину, прокручивает его и достает кремообразную начинку, слизывает ее с мягким стоном, закрыв глаза.
ПАМ-ПАМ-ПАМ.
Я давлюсь кофе, когда он обжигает небо и язык.
— С тобой все хорошо?
Я киваю, отставляя кофе обратно на ночной столик, прочищая горло. Она снова вставляет свой палец в эту чертовую середину пончика.
— Прекрати!
Она широко раскрывает глаза и снова засовывает палец с начинкой в рот.
