Может, может…
Возвращаюсь за кружкой, последний глоток остывшего, сладкого до скрипа на зубах кофейного напитка.
Всё никак не могу оторваться от плаката.
С кем сейчас мальчишка? Обзавёлся постоянным спонсором или же перебивается случайным "заработком"?
Вспоминаю выражение его лица, но отчего-то картинка вырисовывается вовсе не та, которую я так тщательно пытался воссоздать в подсознании.
Ставлю кружку на стол и ерошу мокрые волосы пальцами. Путаются.
И, не удержавшись, снова обращаюсь к постеру:
– Я не хочу, чтобы ты с кем-то трахался, понял?
Тут же спешу оправдаться, пусть это и кажется мне несусветной тупостью, распинаться перед изображением:
– Не потому что ревную, нет. Потому что у тебя, – подхожу ближе и указательным пальцем постукиваю по отпечатанному краской лбу, – Моё лицо.
***
Хорошенько подумать и очуметь можно.
Когда мы начинали? Лет семь назад? Начинали с двумя гитарами, дешёвой установкой с распродажи и спёртым из местного клуба микрофоном, который сдох едва ли не через неделю. В пыльном гараже Джека, забитом банками с краской, ржавыми автомобильными деталями и прочим хламом. Его папаша ещё орал, помнится, что ни черта из нас, бездарей, не выйдет и не пойти бы нам на хер со своими глупыми песенками.
А после закрутилось: захудалый рок-бар, клуб уровнем чуть повыше, и поехало…
Качаю головой, поднимаясь по лестнице, и, на ходу расстегнув толстовку, тяну на себя чёрную незапертую дверь.
По ушам тут же ударяет мощным выбросом ПХК.
Что, я не первый? Ларри потрудился заехать к кому-то до меня? Акция доброй воли или "будь послан трижды и воздастся тебе за мучения"? Вот сильно вряд ли.
Прикрываю за собой дверку и, бросив кофту на низкий, явно предназначенный для журналов и прочей лабуды, пуфик, направляюсь непосредственно в студию.
Выкрашенные в нейтральный белый стены увешаны налепленными один на другой постерами и целыми подборками кадров с фотосессий. И по центру, прямо за барабанной установкой, красуется новый. Тот, что с обложки последнего альбома. Кажется, смотрит прямо на меня, и на секунду, всё ещё пребывая в состоянии относительного нестояния, я верю, что изображение смотрит прямо мне между глаз, будто надеется просверлить там дырку.
Настроение, прежде вполне себе сносное, стремительно катится вниз.
Ты и в святая святых пробрался…
Музыкальный центр в углу рвёт басами, кислотными звуками электроники. И ни намёка на чьё-либо присутствие, даже ни одной открытой бутылки. Ну, я так не играю.
Краем взгляда замечаю на полу за пультом брошенную потёртую кожанку. Лет восемь ей уже, наверное, если не больше.
– Сайрус! Скотина, ты где? – переорать музыку, разумеется, не выходит, да и попытка откровенно была так себе, слабенькая.
Никуда не денется, вылезет, гад мелкий.
– Я спалю твою куртку!
Ни намёка на протестующий вопль.
Пожимаю плечами. Может, уснул у холодильника?
Захожу за установку, подхватываю кожанку и, разыскав в кармане обыкновенную, купленную в ближайшем супермаркете пластиковую зажигалку, демонстративно чиркаю колёсиком.
Никаких колебаний в окружающем пространстве в ответ.
Закатываю глаза и всё же тащусь в соседнюю комнату, если закуток с холодильником и раскладным столом можно так назвать.
И что тут у нас?
Как и ожидалось, обнаруживается на пластиковом стульчике со стопкой белых конвертов. Высоченный дрищ по старой привычке сидит на корточках и явно не беспокоится о том, что может слететь с импровизированного насеста.
Длинная чёлка, крашеная, как и мои волосы, в иссиня-чёрный, падает на глаза, и он то и дело убирает её за ухо.
Снова падает, убирает.
Снова падает, опять убирает.
Падает, убирает…
Наблюдаю за этим, остановившись в дверной коробке, пока центр не заткнётся на добрый десяток секунд. Отдыхает, старина, должно быть, взял паузу между композициями.
Шорох конвертов. Щелчок колёсика, вспышка…
Вскидывается и поворачивается в мою сторону. Приветливо машу его же курткой.
– Ты в ней и спишь, поди, да?
Ухмыляется и, подорвавшись, спешит отобрать свою собственность и пожать мне руку. Давно не виделись, ага. Около десяти часов.
– А остальные где?
Пожимаю плечами и вместе с тем возвращаюсь к центру, чтобы приглушить музыку. Пусть себе хрипит фоном.
– Я им не мамочка. Хочешь знать – набери Ларри.
Хмыкает и возвращается к холодильнику, достаёт две бутылки, одну пасует мне. Чуть не долетает, и словить удаётся, только стремительно пригнувшись.
– Ты бы мячи так ловил. Глядишь, и не выперли бы в колледже из команды.
Невольно вспоминаю период, обозначившийся как "Раш – дерьмовый баскетболист". Вспоминаю едва ли не с нежностью, кстати. Наверное, потому что первые сопливые фанаточки появились уже тогда, и я, объективно говоря, прекрасно понимал, что им и дела нет до качества моей игры, а вот симпатичная мордашка делала своё дело.
Как сейчас у Кайлера.
Проклятье. Опять он. Подсознание, ты меня слышишь? Немедленно заткнись! Я свихнусь, если ты будешь напоминать о каждом одноразовом трахе.
– Я говорил, что ты сука?
Открывает бутылку и, сжав указательным и большим пальцами пробку, разглядывает её, прищурив один глаз.
Тоже близорукий, как и… Заткнись!
– Четыре раза. За сутки.
– Сука.
Удовлетворённо кивает, и пробка отправляется в приспособленный для мусора ярко-оранжевый подарочный пакет.
– Пять.
Барабанит по столешнице, и в сбивчивом рваном ритме я узнаю одну из новых песен. Что-что, а талант не пропьёшь, чего уж там.
Как-то вяло, сонно ещё… Откупориваю свою бутылку и делаю большой глоток.
Тут же получаю увесистый удар между лопаток и, подавившись, начинаю кашлять. Вот же блядь!
