Иногда он даже ловил себя на мысли, что все, что он с ними делает, так скучно и бессмысленно.
На самом деле, это и правда не имело никакого смысла.
Сейчас он даже не мог вспомнить те освещенные ярким светом свечей кокетливо улыбающиеся, исполненные подобострастия и вожделения, раскрасневшиеся от вина лица.
Теперь, размышляя об этом, Мо Жань понимал, что удовольствие в постели не имеет ничего общего с настоящей любовью. Наоборот, чем глубже он погружался в болото беспорядочных связей, тем более опустошенным и отчаявшимся становился. В конце концов он почти потерял веру в лучшее и страстно жаждал лишь одного — утопить в крови и грязи весь мир вокруг себя.
Погрузившись во тьму, он больше не смог бы тянуться к свету, надеясь на искупление, и уж точно не посмел бы пытаться удержать тот последний очищающий огонь в своих руках.
Идеальное завершение всего!
На самом деле, почему бы ему уже просто не выкинуть все это из головы?
Сколько бы он ни убеждал себя в том, что не испытывает ностальгии по тем временам, встал на путь исправления и ужасное прошлое больше не имеет власти над ним, но ему никогда не забыть, как во власти тоски и душевной боли он дрожащими пальцами обхватил шею Чу Ваньнина и прижал его к холодным как лед, золоченым каменным плитам Дворца Ушань.
Он делал это с ним на каменном столе в пустынном дворе, на сбитых простынях в спальне, в снегу, в горячем источнике, на императорском троне и даже в таком священном месте, как Храм Предков.
Осквернял его.
Вглядываясь в его лицо, целуя шею, щеки и губы, называя по имени...
Он просто изорвал его в клочья.
Только правда в том, что в то время Чу Ваньнин также жаждал этой тьмы и хотел погасить свет.
Он не нуждался даже в лучике света.
Но его Учитель отказывался говорить и об этом, он просто молча терпел и ни о чем не просил.
Если подумать, Чу Ваньнин был заточен в его Дворце целых восемь лет, но за все это время попросил его только о двух вещах, в самом начале и в конце.
В первый раз, когда Чу Ваньнин только вошел во Дворец Ушань, он попросил его освободить Сюэ Мэна.
Во второй, — прежде чем навеки покинуть этот мир, он попросил его отпустить самого себя.
Если это был не предсмертный бред, то что тогда…
Мо Жань долго молчал, продолжая сжимать в руках кресало и кремень.
Потребовалось время, чтобы Чу Ваньнин смог немного расслабиться. Когда Мо Жань, наконец, выпрямился, то услышал его тихий вопрос:
— Что-то случилось?
— ...Ничего.
Голос Мо Жаня, несмотря на мягкость, был каким-то слишком влажным с нотками затаенной горечи.
Он подошел и обнял одиноко стоящего в темноте мужчину. Мокрая от дождя одежда льнула к их телам, придавая особую интимность этим объятиям.
— Ваньнин, — тихо позвал Мо Жань, обнимая его еще крепче.
— …
В этот момент Мо Вэйюй был почти готов рассказать Учителю о своем грязном прошлом, но слова, словно рыбная кость, застряли у него в горле.
Он в самом деле не мог этого произнести.
После того, как ему с таким трудом удалось завоевать это тепло, правда станет слишком тяжелым испытанием не только для него, но и для Чу Ваньнина. Даже если он грешен и страдает от чувства вины, Мо Жань не хотел и не был готов говорить об этом.
Он не желал просыпаться.
Ему хотелось насладиться счастьем и погрузиться с головой в этот прекрасный сон.
Пусть даже на рассвете ему перережут горло.
В кромешной тьме без единого лучика света Мо Жань припал к губам Чу Ваньнина, затягивая его в долгий и неистовый поцелуй.
В комнате было очень тихо и даже шум дождя за окном не мог нарушить эту тишину. Они слышали дыхание и сердцебиение друг друга, касание губ и влажные звуки поцелуев.
Чу Ваньнин изо всех сил старался дышать как обычно, но все без толку: обжигающие поцелуи и прикосновения Мо Жаня заставляли его грудь вздыматься все чаще. Он был высоким и сильным мужчиной, но Мо Жань мог с легкостью сковать его движения, закрыв его как высокая и величественная горная вершина. Заключив Чу Ваньнина в кольцо горячих рук, он начал с почти невесомого поцелуя, постепенно становясь все более дерзким и настойчивым в своих ласках.
Проникнув влажным горячим языком в рот Чу Ваньнина, Мо Жань набросился на него с поцелуями, как изнывающий от жажды путник, приникнувший к сладкой росе. Он словно пытался набрать побольше воды, чтобы потушить пылающий внутри него огонь, но дыхание Чу Ваньнина оказалось вовсе не спасительной влагой, а тем сосновым маслом, которое с каждым глотком только усиливало пожар, бушующий в его крови.
Непонятно, кто был первым, но они начали стаскивать одежду друг с друга. Возможно, из-за порывисто сорванного пояса или от ощущения горячих пальцев на обнаженной коже, судорожный вздох и приглушенный стон смешались в непроглядной темноте дождливой ночи. Они слишком истосковались друг по другу, и теперь, когда взаимная жажда достигла предела, их движения стали излишне торопливыми и болезненно неловкими. В тишине темной комнаты изредка раздавались сдавленные стоны, но основным фоном оставалось хриплое дыхание двух сгорающих от страсти мужчин.
Прежде чем Чу Ваньнин успел привыкнуть к ощущению холода на обнаженной коже, он почувствовал, что Мо Жань целует его шею, неспешно спускаясь к ключице. Когда влажные горячие губы, наконец, добрались до его груди…
Чу Ваньнин тихо ахнул. Сгорая от стыда и возбуждения, он непроизвольно выгнулся и запрокинул голову назад.
Его лицо покраснело, но к счастью темнота скрывала его позор. Надеясь, что Мо Жань не видит, как пылает его лицо, он прошептал:
— Окно…
— Что?
В замешательстве Мо Жань поднял голову и встретился взглядом с влажными глазами [188.3] Чу Ваньнина.
Сначала Мо Жань надеялся услышать ответ Чу Ваньнина, но одного взгляда хватило, чтобы кровь прилила к голове, и захватившее его страстное желание напрочь вышибло все разумные мысли. Не в силах сдержаться, он снова набросился на Чу Ваньнина, яростно целуя его губы и лаская тело. Потребовалось время, чтобы он смог оторваться от этого манящего рта и переспросить:
— Что?
— ...Окно... — сердце Чу Ваньнина билось очень быстро. Он не знал, как правильно дышать во время затяжного поцелуя, поэтому от недостатка воздуха у него закружилась голова, — ты все еще не закрыл окно.
Мо Жань с трудом оторвался от его тела, чтобы захлопнуть ставни.
Как только исчез единственный источник слабого света, в комнате воцарилась кромешная тьма. Теперь, когда больше не нужно было скрывать охватившее его вожделение, кровь вскипела в жилах Мо Жаня.
Спотыкаясь на каждом шагу, они добрались до старенькой кровати, жалостно скрипнувшей, когда они вдвоем рухнули на нее. Не дав Чу Ваньнину опомниться, Мо Жань прижал его к постели, срывая остатки одежды, которая после их бурной прелюдии уже была в самом плачевном состоянии.
Он чувствовал, как Чу Ваньнин дрожит под ним, совсем как в прошлой жизни, когда они занимались сексом в первый раз. Хотя на этот раз он старался быть сдержанным, его любимый человек все равно трепетал под ним, не в силах контролировать свой испуг.
Сердце Мо Жаня содрогнулось от любви и жалости, и, нежно обхватив ладонями лицо Чу Ваньнина, он принялся осыпать поцелуями его щеки, губы, глаза и подбородок.
— Не бойся… — хрипло шепнул он ему на ухо.
— Я не... Я не боюсь…
Мо Жань взял его за руку и, переплетя свои пальцы с дрожащими пальцами Чу Ваньнина, прошептал, обжигая горячим дыханием мочку его уха:
— Доверься мне… ладно? Все будет хорошо…
Чу Ваньнин хотел было сказать парочку «ласковых» слов этому самодовольному нахалу, но все мысли в тот же миг вылетели у него из головы.
Он только чувствовал, как огромное мощное тело Мо Жаня давит на него, мозолистые руки ласкают его талию и спину. Не выдержав этой сладкой муки, он невольно выгнулся всем телом, прильнув к обнаженной обжигающе горячей груди… Мо Жань уже давно избавился от одежды и теперь, прижавшись к его пышущему жаром торсу, Чу Ваньнин чувствовал себя железом, плавящимся в раскаленном горне.
