Королевская канарейка (СИ) - Кокарева Анна

— Всё, что принадлежит моему сыну, принадлежит и мне, — и посмотрел зло, но как будто, не знаю… на себя злился и стыдился себя.

Я так вовсе сейчас не ощущала ни стыда, ни злобы и не думала, что он в чём-то виноват. Взяла быстро за руку:

— Это не потому, что, — и смутилась, радуясь, что всё он поймёт: что я готова лечь с ним не потому, что должна ему и договорённости какие-то там есть, а потому, что он прекрасен и я этого хочу.

И не в первый раз такое происходит, так что сильно шокироваться странно было бы. Если он хочет здесь и сейчас…

Хорошо, что он мысли читает… иначе, небось, вовсе никому и никогда не верил бы. Он всё стоял и я напряглась: может, это я его всё-таки чем-нибудь шокирую?

Полураздетая, пахнущая… лучше и не думать об этом, но раньше его такое, похоже, скорее заводило.

— И сейчас заводит, — сквозь зубы, — даже слишком.

И, через мучительную паузу:

— Я впервые действительно боюсь сделать тебе больно, valie…

128. Поцелуй истинной любви

Король бесцветно прошептал:

— Аранен не мог сдержать крики удовольствия, — было видно, что ему неловко, что щёки медленно заливает краска, и смотрел он не на меня, а на себя, на низ живота.

Ну да, там всё было видно. Заметив, что я тоже уставилась, сыграл желваками и посмотрел зло:

— В ногах валяться — не буду! — показалось, что он сейчас развернётся и исчезнет, и я, совершенно не думая, прижалась, обвила руками.

Его плечевой пояс был напряжён и твёрд, как железо, король трясся — мелкой нехорошей, из глубины идущей дрожью. И я никогда не прикасалась к такому горячему живому телу. Недоуменно (и, сама себе ужасаясь, — с оттенком похоти!) подумала, каково это должно быть в ощущениях при близости.

— Больно и травматично, — он говорил монотонно, прикрыв глаза, с равнодушным лицом. И ровно так же, не меняя тона: — Я думал, никогда тебя не увижу. Что любишь ты моего сына, а он тебя, понимаю. Вы не в силах противиться любви, стоять между вами преступление.

Король вдруг сел на пол, утыкаясь мне в шею горячим воспалённым лбом. Он раскачивался и словно поскуливал, похоже, давясь болезненными слезами. Ужасно удивлённая и почти напуганная, молчала. Он всегда держал себя в руках, мой синеглазый король, всегда говорил свысока, покровительственно, невзначай показывая интеллектуальное и прочее превосходство. А тут… я онемела.

— Плохо, как же мне было плохо. Без тебя… мне было так плохо. Я так долго без тебя. Ты была где-то там, в небесах, но и в мире живых — в Мордоре, в Лориэне… Говорила, ходила, что-то делала… А мне было так плохо… Разве бывает так долго плохо… Разве бывает так больно… Я не хочу больше, я не хочу… Ты проклятая… Не могу больше… Не могу… Не могу без тебя… — он прижимался всё сильнее, от него пыхало жаром, его лицо было мокрым. — Хотел выбить из своей головы все ненавистные мысли, все терзающие столько столетий чувства, отдать тебя сыну. Вырвать из себя с мясом, с кровью, отшвырнуть и жить, дышать, позволить себе любить, улыбаться, позволить себе не ждать чуда. Ведь все забывают, а я… Только не я. Болен безнадежно, отравлен, опустошён. И некого винить, некого звать на помощь, некому даже рассказать. Навсегда один на один с больной страстью, с мучительной тоской, с сыном, подаренным тобой, и каждый его взгляд напоминает… А ты совсем не помнишь, ты другая — и та же. Живое, невыносимо прекрасное, безгрешное пламя, живущее немногим дольше бабочки…

Господи! Да он же всегда говорил, что любовь — это больно и унизительно, и что он очень понимает мою осторожность и нежелание потерять сердце! Вдруг поняла, что сам-то он никогда не говорил, что не любит. Ужаснулась и тоже заплакала. Действительно, где мне понять пятитысячелетнего сидхе, не слишком-то желающего открываться…

Обнимала, сквозь слёзы шептала, что сердце моё горит в этот раз для двоих, что люблю его, что не надо так себя мучить, когда можно быть счастливым разделённым чувством, и что от его боли больно и мне. Что он прекрасен, совершенен, и что я никогда не видела столь желанного мужчины. Что чувствую себя рядом с ним маленькой, ничего не значащей букашкой, любующейся издали ослепительной звездой. В какой-то момент показалось, что ему полегчало — похоже, действовало. Возблагодарила небеса, что он ещё и мысли читает и понимает, что всё, что говорится, я ощущаю правдой.

— Emma vhenan, в твоей голове иногда такой вихрь, что не разобраться… Я не понимал толком. И сейчас… Если я живу в твоём цветочном сердце, поцелуй меня. Поцелуй так, как будто я что-то значу для тебя, — он вскинул голову, и я увидела, как мелькнула предательская влага в невидящих глазах напротив.

Коснулась его щеки (о, этот бархат!), провела пальцами по полуоткрытым губам — ах, этот чёткий абрис, твёрдость и мягкость — и они розовые, розовые… И накрыла их своими, ласково приникая мягким поцелуем к верхней и к нижней губе по очереди, почти невесомо касаясь языком шелковистого нёба, покрываясь сладкой дрожью и мурашками, чувствуя вкус недавно выпитой им медовухи и его собственный, резкий и свежий запах лилий, лесного мха — только ледником он сейчас не пах, был слишком горячим, видно… Обняла его за талию и углубила поцелуй, так как будто и правда, я, всего лишь человечка, имела право целовать сказочного лесного короля. Отстранившись, еще раз поцеловала уголок губ — и он уже сам начал целовать, жарко и требовательно. И тут же оторвался:

— Я ведь не хотел… хотел дать тебе пережить своё горе, ухаживать не спеша, сделать всё нежно, на королевском ложе, с нужными зельями и мазями… — он бормотал почти расстроенно, с огорчением: — И напал, как лосось во время нереста. Ну совершенно неподобающее для сказочного короля поведение, — тут он скупо усмехнулся, давая понять, что на этот раз в мыслях всё понял, — а сам всё подтаскивал ближе, вжимаясь чудовищным эрегированным членом.

— Я могу просто потрогать, поцеловать — чтобы согреть, чтобы тебе было хорошо, — провела рукой по его бедру, пытаясь повернуть его и уложить, но он не двинулся.

— Нет. Не хочу в лесу.

Огорчённо сжала губы, подумав, что его унизит, если он не сдержится, начнёт стонать и будет услышан нашими спутниками.

Он снова тихо засмеялся:

— Нет, моя невинная valie, дело не в этом. Тебе будет некомфортно утром. Я как-то говорил, но ты не услышала, не поняла: у нас есть обряды, предполагающие публичные занятия любовью… Они проводятся довольно часто — на свадьбах, например…

Вот чёрт, значит, правда свальным грехом занимаются…

Он, похоже, окончательно взяв себя в руки, весело захихикал:

— Просто ты не готова пока, зачем же было тебя шокировать — потом, возможно, если ты будешь расположена и сможешь почувствовать сакральность и чистоту религиозного действа…

И то правда — монастырь-то чужой, устав тоже… своеобразный. Интересные какие религиозные обычаи в высокородных.

— Уж какие есть, прекрасная, — он уже улыбался так знакомо, что сердце радостно встрепенулось навстречу его улыбке, полной превосходства и лукавого веселья древнего — и такого юного — сидхе. — Я не возьму тебя сегодня. Поспи, vhenan’ara, желание моего сердца.

Слегка надавил, укладывая — и пронзительный взгляд синих глаз заставил провалиться в золотой всесокрушающий сон.

Утречко было, как и предсказывал владыка, полным стыда за вчерашние кошачьи вопли. Разбудил меня Глоренлин, аккуратно потрясший за ногу:

— Пора, прекрасная.

Не смея поднять глаза, сходила туда и сюда, потёрла лицо снегом, почистила зубы им же. Вдруг поняла, что очень устала от путешествия, и остро возмечтала о роскошных купальнях дворца, изысканных излишествах королевского стола, запахам книжной пыли в библиотеке, огненном жаре саламандры в камине, тиши королевского парка… Не хотелось ехать в толпе мужиков, хоть бы и высокородных, по холоду, да ещё стесняться их. Зло подумалось, что аранен мог бы вместо Глоренлина разбудить. Чёрт, даже подать голос стыдно было, но спросила, где принц.