Переломный момент (ЛП) - Лоусон Пайпер

Каждый раз, когда моя жизнь катилась к чертям, она была единственной, кто помогал мне выкарабкаться. Я хочу отплатить ей тем же. Быть рядом, когда я ей нужна, а не наоборот.

Раздается стук в дверь, заставляя ее биться о раму. Видимо, я забыла ее запереть.

Дверь открывается, и мой сосед по креслу стоит там, уставившись на меня сверху вниз со своим фирменным раздраженным выражением.

— Что случилось?

— Я не могу этого сделать, — шепчу я, зажмуривая глаза. — Я не могу...

Я ожидаю, что он подаст сигнал стюардессе, чтобы та пришла за сумасшедшей женщиной, качающейся в туалете.

Вместо этого он забирается внутрь вместе со мной.

Нам обоим едва хватает места. Его ноги касаются моих, его колени упираются в мои бедра, пока самолет трясется и качается.

— О Боже, — шепчу я, зажмуриваясь.

— Мои друзья зовут меня Клэй, но тебе тоже можно.

Я открываю глаза и вижу, что он навис надо мной. Выражение его лица спокойное, за исключением золотистых искорок, танцующих в этих угрюмых глазах.

Он засучивает рукава, обнажая мускулистые руки, покрытые татуировками. Потрясающие черные узоры, нанесенные на гладкую загорелую кожу, заставляют меня задохнуться.

— Они потрясающие, — я шепчу, как будто нахожусь в церкви.

Паника отступает настолько, что я беру его запястье и провожу по параллельным линиям, которые начинают изгибаться и пересекаться на середине предплечья.

Сначала он напрягается, но не отстраняется.

— Сколько их у тебя? — спрашиваю я.

— Двадцать девять, — его голос мягче, чем раньше. — По одной за каждый год моей жизни.

На другой руке у него сосна, высокая и сильная, с поредевшими ветвями у верхушки.

— Ты сделал свою первую татуировку, когда был ребенком?

Я понимаю, насколько глупо это звучит, только когда это прозвучало.

Но вместо того, чтобы окликнуть меня, в уголках его глаз появляются морщинки.

— Я бил по несколько в год.

Он выглядит по-другому, когда полуулыбается. Интересно, что нужно сделать, чтобы он улыбнулся по-настоящему.

— Я всегда хотела одну, но никогда не было подходящего момента, — говорю я, переключая внимание на татуировки. Это безопаснее, чем смотреть ему в глаза.

Самолет начинает трясти, и мой желудок вздрагивает.

Клэй напрягается. Он собирается сбежать от меня, пока я не опозорилась еще больше, наблевав на него.

Вместо этого он тянется назад и стягивает толстовку через голову.

Мое сердце останавливается.

Он — холст, произведение искусства. Как в одной из тех книг «Я шпион», которые были у меня в детстве, за исключением того, что каждая татуировка — шедевр.

Тело, открытое его белой майкой, впечатляет не меньше, чем его татуировки. Под чернилами он представляет собой другое искусство. Каждый сантиметр натруженных мышц и гладкой кожи заставляет меня задуматься, чем он занимается, на что способен.

Я делаю вдох и сосредотачиваюсь на линиях, а не на том, что нас разделяют миллиметры.

Он показывает мне татуировку на своем плече — ястреб. Я едва успеваю осознать это, когда замечаю черную змею, исчезающую под его майкой.

Стук в ушах не утихает, но мне кажется, что я создаю его, а не становлюсь его жертвой.

Как будто в этом крошечном подобии комнаты на подпрыгивающей металлической трубе я с ним в безопасности, пока мы дышим вместе.

— Вот эта самая новая, — он показывает на кролика на своем запястье. — Это в честь моей сестры. Она может быть занозой в заднице, но мне нравится знать, что она со мной.

Это грубое признание, но внезапно во мне поднимаются эмоции, которые я не могу сдержать. Те, которые не имеют ничего общего с самолетами и ухабами.

— Ты был прав, — я тяжело сглатываю. — Между нами все было натянуто. Я встречалась с одним парнем, мы съехались, он бросил меня, и меня уволили в тот же день, а я ничего не рассказала сестре, потому что она живет идеальной жизнью. Теперь она выходит замуж за парня, которого я никогда не видела, и мне нужен месяц до этой свадьбы, чтобы показать ей, что я могу быть хорошей сестрой.

Над головой желто-оранжевые огни создают вокруг него ореол.

Он хватает меня за подбородок и смахивает слезы, которые, как я не заметила, высыхают на моих щеках.

— Ты делаешь то, что ненавидишь, ради того, кого любишь. Ты уже хорошая сестра.

Эта комната слишком мала, а он слишком велик, и я чувствую расстояние между нами также сильно, как и места, к которым мы прикасаемся. Он пахнет мылом и лесом, как сосна на его руке.

Мой желудок забывается, когда между нами возникает вибрация. Негативное пространство гудит, пульсирует. Это больше не страх или паника, фундаментальная потребность быть в стороне от этого плана.

Это притяжение к нему.

И я не единственная, кто это чувствует. Я вижу это на его лице, в раздувании ноздрей, подрагивании челюсти.

— Вот что я тебе скажу, Пинк, — его голос — серьезный скрежет, который обрывается у меня между бедер еще до того, как я успеваю осознать прозвище. — Если мы выберемся отсюда, я должен тебе татуировку.

Я вдруг осознаю, насколько мы близки. Насколько мы одиноки, несмотря на сотни людей по ту сторону хлипкой двери.

Он кажется немного опасным, но хорошей разновидностью опасности.

У меня перехватывает дыхание.

— Серьезно?

Он наклоняется к моему уху, его губы касаются моей кожи.

— Я обещаю.

Все мое тело гудит от возбуждения и возможностей.

Однажды в детстве я случайно поцарапала коленку до крови. Смотреть на то, как отрастает кожа, было восхитительно. Так и сейчас: он прикасается ко мне, но к новой части меня. Часть, которая, я не уверена, готова к прикосновениям.

Я сжимаю в кулак переднюю часть его майки, и моя рука исчезает в мягком хлопке. Я издаю звук, похожий на стон и вздох.

Все погружается во тьму.

Когда я открываю глаза, то снова оказываюсь на своем месте и понятия не имею, как я сюда попала.

Должно быть, я заснула перед посадкой, потому что самолет подъезжает к выходу, и пассажиры тащат чемоданы по проходу.

Сиденье рядом со мной пусто, сумка и ее владелец давно ушли.

— Извините, — спрашиваю я стюардессу, вытирая уголок рта. — Что случилось с человеком, который сидел здесь?

Она смотрит на меня так, словно я спятила.

 2

НОВА

— Вот и ты. Они не сказали, что ты задержишься. Ты похудела? — спрашивает Мари.

Я обнимаю ее.

— Я тоже по тебе скучала.

После приземления я помчалась через терминал со своей розовой сумкой наперевес, стремясь воссоединиться с сестрой.

Теперь она отступает назад, изучая меня, и трогает мои блекло-розовые пряди, контрастирующие с ее яркими платиновыми.

— У Харлана были дела в аэропорту, но он будет ждать нас у машины.

— Ты так и не рассказала мне, как вы познакомились, — говорю я, пока мы идем.

— На рабочей вечеринке шесть месяцев назад. Мы делали пиар для благотворительной организации, а он был там от имени «Кодиаков», своей новой команды.

— А теперь ты выходишь замуж, — я качаю головой.

— Не говори так шокировано. Он безумно образованный. Он любит меня. И он плачет на грустных фильмах, — она машет рукой, когда замечает высокого мужчину, вешающего трубку и шагающего через зал прибытия. — Я думала, мы встретимся в машине.

— Две прекрасные леди. Я не мог дождаться.

— Нова, это Харлан.

Его улыбка быстрая и приветливая. Все в нем, от застегнутой на все пуговицы рубашки до крепкого рукопожатия, говорит о том, что он доволен собой и умеет заставить других людей чувствовать себя комфортно.

— Нова. Я много слышал о тебе.

— Я почти ничего о тебе не слышала, — признаюсь я.

Мари ахает, но он только смеется.

То, как он кладет руку ей на спину, знакомо и мило, и у меня замирает сердце.

Они потрясающе смотрятся вместе. Он красив и ухожен в серых брюках и нежно-сиреневой рубашке, которая прекрасно смотрится на фоне его золотистой кожи. Она высокая и стройная, одета в темные брюки и мягкий свитер того же оттенка, который кажется более холодным, чем черный. Веснушки, которые обычно появлялись летом, исчезли или замазаны тональным кремом.