Агонизирующие свет и звук, запахи тел, алкоголя, дыма, затуманенные глаза, случайные касания. Шумная толкливая реальность, втягивающая любого, кто готов растворяться, и выплевывающая тех, кто старается сохранить себя.
Рейн ощутил себя в эпицентре водоворота, полного плотских наслаждений и почему-то бессильного против одиночества. Всё кружилось, кружилось, кружилось и не способно было задеть.
Иногда мне кажется, что мы уже никогда не увидимся. Будто я уехала не в другой город, а в другую, параллельную жизнь, где нет тебя. Невыносимо! Неправильно! Рейн, мы ведь обязательно встретимся снова? Это же просто разные города…
— Нет, Рейн, так не пойдет! — проорала ему в ухо Мэй.
Неужели она так легко читала с его лица? Особенно здесь, среди сотен вспыхивающих на миг и тут же гаснущих человеческих масок, где сложно было уследить даже за самим собой.
— Дашь еще одну ириску?
— Лучше!
Сестры поволокли его куда-то сквозь толпу, сквозь плотную, почти осязаемую музыку. Рейн уже предчувствовал, что они задумали, и заранее знал, что не откажется. Он извел, измотал себя тревогой, просто устал не любить этот город. Хотелось увидеть Рождество Лилли. Яркие огни и счастье.
— Это Геновефа де Мо. — Мэй притащила их в отгороженную ложу, где на диване полулежал мужчина в белоснежном старомодном костюме. Высокая полупрозрачная стенка частично экранировала звуки музыки, позволяя говорить, не переходя на крик. — Наш джинн, маг и друг.
Рейн не заметил, чтобы мужчина стремился пожать ему руку в знак знакомства, а потому и сам не двинулся с места. Это шоу Мэй, пусть она там и заправляет. И она, конечно же, охотно удержала инициативу:
— Мо, нам нужны сладости для нашего приятеля, он грустит. Потом рассчитаемся.
— О, свет моих очей, — голос мужчины оказался густым и тягучим, истинной патокой, — друзья моих друзей печалиться не будут. Отведай мой лукум, и яростный самум его тоску сметет.
Рейн приподнял бровь, но Джун сдавила его локоть, бессловно веля попридержать удивление при себе. Он послушался и был вознагражден — Геновефа извлек из складок одежды золотую коробочку и открыл перед Рейном. Словно живые блестящие леденцы, там толклись маленькие скарабеи. Да, не таких сладостей он ожидал, и что с ними делать — не представлял абсолютно.
Мэй пришла на помощь. Она подцепила ноготками алого жучка и поднесла к носу Рейна.
— Не бойся, — шепнула близняшка, когда Рэйн вздрогнул от щекотного прикосновения лапок к коже. — Позволь ему.
Он думал, что задохнется или что желудок вывернет от отвращения, но Мэй казалась такой уверенной… Тогда Рэйн зажмурился, задержал дыхание. Позволил щекотке пробежать до самой носоглотки.
И свет разлился фантастическим сиянием.
Я вижу во сне нас; будто ты приехал ко мне. Но ты, конечно, не приезжай. Пожалуйста, не приезжай. Не приезжай… Пожалуйста, приезжай, приезжай, приезжай…
Вспышки света, звука, запахов. Миг — белые экстатические лица, как на фото. Миг — кромешная чернота космоса. Рваные движения в дымке, пульс толкающей в грудь музыки, смесь чужих духов и табака.
Рейну понравилось, что он не забыл о проблемах, но они будто перестали быть проблемами, перестали давить. Ясное чистое сознание, свободное от гнетущих «не выйдет», «никак», «никогда». Шаги и решения обрели четкие очертания и теперь вели прямиком к цели, к успеху. Всё получится, а сейчас — танец.
Мэй и Джун по-прежнему были рядом. Мягкие, гибкие, как кошечки. Он и сам двигался не как обычно — идеально отрабатывая техничные элементы, а будто был нанизан на музыку, и теперь лишь она управляла его телом, а Рейн позволял. Он стал частью всего, и всё стало частью его. Мир обнимал, принимал и по-отечески подталкивал вперед. И откуда-то через темноту, просеянную вспышками стробоскопов, для него светило солнце.
Рейн, я люблю тебя больше всего на свете. Помни это всегда, что бы ни случилось. Что бы ты ни узнал…
Мэй потерлась бедром о его бедро, Джун прильнула с другого бока. Рейн обнял обеих, пробежал пальцами по ткани платьев. Такие теплые и близкие. Их темные глаза в свете прожекторов блестели отполированными ониксами.
Вспышка, вспышка, вспышка.
Мягкие осторожные губы коснулись его губ. Чьи они? Мэй или Джун? Язык дразняще скользнул по кромке зубов, и вот уже другие губы. Точно такие же, но пахли — ирисками. Мэй.
Сладко, горячо и хотелось больше.
Иногда я подхожу к зеркалу, убираю от лица волосы и говорю с отражением, представляя, что это ты. Нет, не звони мне.
Они как-то оказались в квартире, и Мэй обнимала Джун, пока Рейн стаскивал с себя футболку и джинсы. А может, Джун обнимала Мэй. Он перестал различать, когда они перестали говорить, и их запахи смешались. Вдвоем близняшки уже были чем-то цельным, завершенным. Но, когда они втянули Рейна в круг, он не почувствовал себя лишним.
Теснота квартирки обрела новую ценность: шаг, объятие, шаг, два языка у него во рту, шаг — и они уже на кровати.
Почему за мечту нужно платить одиночеством?
Рейн целовал ключицы и шею одной, наверное Джун, одновременно задирая подол платья Мэй. Когда его пальцы скользнули по трусикам и подцепили невесомое кружево, она выгнулась, раздвинула колени. Джун тут же толкнула его подбородок, заставляя поднять лицо, поцеловала, чуть прикусывая губы. Рейн, прости меня… Его едва хватало на двоих — требовательных, жадных и жаждущих. Он входил в одну, ощущая руки и губы другой, потом они менялись. Бесстыдный вскрик Мэй, тихий стон — Джун.
Не за что-то, просто так. Можешь? Сквозь неплотно сомкнутые жалюзи ночные огни заглядывали в комнату, полосуя кровать и стены красным, оранжевым, желтым. Они лишь слегка разгоняли темноту, а Рейн все равно видел ослепительное сияние — вокруг, внутри, в Мэй и в Джун. Они отдавали себя щедро и с удовольствием. А он брал и возвращал им свет. Здесь братья и сестры становятся совсем другими. Что стало бы с нами?
У Мэй — кажется, Мэй — на внутренней стороне бедра была татуировка с леденцом на палочке. Засыпая, Рейн накрыл ее ладонью. Джун, если он их опять не спутал, тесно прижалась к бедру и груди близняшки, сплелась с ней ногами. Вчера я решила вернуться домой, даже вещи собрала, но осталась.
Вопреки ожиданиям, утром Рейн не ощутил и капельки стыда. И ни капельки обязательств. Всё честно и просто. Проснувшиеся одновременно с ним близняшки лишь подтвердили это непринужденной болтовней. Одна ночь для него в подарок и не больше.
Теперь он понимал, что имела в виду Лилли, говоря о дистанциях и других границах близости. Наверное, он ощущал что-то такое и раньше, глядя на кубы, но то было шоу, а произошедшее вчера — жизнь. И тут он вспомнил, что еще — жизнь. Деньги, работа… Отложенное до утра решение для Дины. Остаточная эйфория искристым порошком осыпалась на простынь, и даже веселый щебет Мэй не смог вернуть ему присутствие духа.
— Эй, Беленький, отходнячки? Или мы где сплоховали?
— Нет, вы отличные. — Он все же постарался тепло им улыбнуться. — Просто сегодня нужно согласиться или отказаться от работы, и оба решения паршивые. Дешевый разврат на сцене, или прощай, деньги, а с ними и эта ваша квартирка.
— Ты что, всерьез в таком отчаянии, что не знаешь, какое решение тут единственно верное? — Мэй казалась разочарованной.
— Дело не только во мне. Если я откажусь, из-за меня уволят еще одну девушку.
— И это только ее проблемы, Беленький. То есть ты, конечно, молодец, что думаешь о других и все такое, но незнакомый человек не может требовать от тебя раздеваться за деньги, чтобы он мог сохранить работу. Это же чистый бред.
