Анри де Грамон (СИ) - "ЛИНА-LINA"

Я заставил его приходить ко мне каждую ночь. И еженощно со стоном изливался в него под сладкое «ненавижу».

- Вы не умеете радоваться жизни, Этьен, - я гладил его обнаженное бедро, теребил волоски в паху. – Не цените мгновения. Живете мечтами о светлом будущем, не замечая, насколько прекрасно настоящее.

- Оно вовсе не прекрасно, мсье, - ворчливо отзывался он. Несмотря на разрешение в спальне звать меня по имени, он словно нарочно называл меня исключительно «мсье». – Я ненавижу вас. Если бы от вас не зависело счастье моей любимой, я убил бы вас.

Его ответы меня ужасно забавляли.

- На дуэли? Боюсь, не вышло бы, любезный. Или вы подкрались бы ко мне, как вор в ночи, - я кончиками пальцев коснулся его груди, приласкал шею. – И закололи ножичком для льда?

Реньяр часто дышал. Пожалуй, пора было переходить к следующему этапу развлечения.

- Мне кажется, вы просто дразните меня, - прошептал ему в ухо. – Дразните и возбуждаете. Знаете, что бывает с теми, кто смеет дразнить офицера королевской армии? – он закусил губу и покачал головой. – Их наказывают. И я накажу вас, Этьен.

Он перевел на меня затуманенные глаза и прохрипел:

- Как, мсье?

- О, вам понравится. Ложитесь на живот.

Он посмотрел недоверчиво, но повернулся, представив моему взгляду удивительной красоты ягодицы.

Я помню, как был выпорот впервые. Как держался из последних сил, стараясь не кричать, как кусал губы, как хотел орать о своей ненависти, на деле же лишь хрипло постанывал каждый раз, когда огромная ручища моего командира, графа де Блуа, опускалась на многострадальный зад.

«Нет ничего лучше хорошей порки, - говаривал он. – После нее мальчик обычно расслаблен и послушен».

Со мной вся его стройная, годами проверенная теория дала сбой. Я не был расслаблен, не стал послушен. Едва он спихнул меня с колен, чтобы поставить на четвереньки, как я вскочил и опрометью, на ходу натягивая штаны, вылетел из его походного шатра. В глазах стояли злые слезы, зад горел. Казалось, в ту ночь меня можно было выпускать на врага без оружия. Откуда мне было знать, что своей непокорностью я лишь провоцировал его? Возможно, прими я его внимание как должное, он очень скоро остыл бы, выбрав себе другого. Но я сопротивлялся, тем самым сделавшись его наваждением.

Он ломал меня, унижал, понимая, что измываясь надо мной, унижает в первую очередь себя. А я, к своему стыду, стал получать удовольствие. От нашего общего унижения, нашей общей боли.

- Что вы собираетесь делать? – хрипло спросил Реньяр. Я оглаживал подушечками пальцев нежную, словно шелк, кожу, предвкушая, как скоро на ней появятся ярко-красные отметины от моей ладони.

- Выдыхайте, - шепнул. И в первый раз опустил ладонь.

- Ох, - Реньяр вздрогнул. Попытался подняться.

- Лежать! Я вас не отпускал.

- Вы сумасшедший.

- О, нет. Думаю, десяти сегодня будет достаточно. Расслабьтесь. Зажимаясь, вы причиняете себе ненужную боль.

Я ударил снова. Реньяр дернулся, но смолчал, лишь пальцы сжались в кулаки, комкая подушку. И снова, и снова.

- Десять, - погладил нежно отметины – красиво получилось!

- Ненавижу, - он уткнулся лбом в подушку. – Как я вас ненавижу.

- Это хорошо, - прошептал я, наклоняясь, чтобы коснуться горящей кожи губами. – Нет ничего хуже равнодушия, Этьен. Равнодушие в зародыше способно убить любые чувства.

- У меня нет к вам чувств, - в голосе его, приглушенном подушкой, все еще слышались слезы. Бедный мальчик.

- О, у вас есть, - я целовал его ягодицы, гладил поджавшиеся яички. – Встаньте на четвереньки, - потянул за бедра, понуждая.

Порка и слезы опустошили его, он стал словно воск в моих руках. И я терялся в ощущениях, наслаждался в полной мере, умирал и воскресал, и умирал вновь.

Де Блуа, мой командир, не был мне другом. Однако занимал в моей душе места гораздо больше, чем мне бы хотелось. В нем сосредоточилось все то, что я ненавидел. И что любил. Моя растущая зависимость пугала меня. В те ночи, что он не звал меня, я страдал. Казалось бы, должен был рыдать от облегчения, но нет, наоборот. И ревновал, когда думал, что он на кого-то меня променял. Ему нравилось меня дразнить, показывать, что я – его собственность, что не могу без него. Я смеялся ему в лицо, проклинал, а он все видел, все знал.

- Мой милый Анри, - говорил он после акта любви. – Вы так юны и неопытны. Вы еще будете благодарить меня.

- Никогда, - горячо шептал я в ответ, прижимаясь крепче.

- Глупый, глупый мальчик. Вас ждет блестящее будущее, но для него вы должны быть гибким не только физически.

В моменты, когда он выставлял себя моим благодетелем, я особенно остро ощущал сжигавшую меня ненависть.

- Гордыня – грех, мой мальчик. Но я заставлю вас забыть о ней.

И он заставлял.

Когда я лизал его ноги, его пенис, его зад, то думал о том, что когда-нибудь убью его. И представлял тысячу и один способ осуществления мести. Представлял, как он будет ползать передо мной на коленях, умоляя взять его или хотя бы выпороть, а я попользую его и отдам на потеху солдатне. Удовольствие мое в такие моменты было особенно острым.

Не знаю, к счастью ли, но не мне суждено было оборвать нить его жизни.

У де Брази продолжалось без изменений. Я все так же ночами имел Реньяра, днем же изображал перед графом и графиней идеального жениха для их дочери, вгоняя ту в краску смущения.

- Когда же? – только и спрашивала она, едва мы оставались одни.

- Скоро, - отвечал я. – Скоро.

Я ждал письма. Слухи о скорой войне не были более слухами, и я со дня на день ожидал вызова в полк, собираясь прикрыть им исчезновение Сабрины с Реньяром.

Реньяр мне уже в некоторой степени наскучил, его деланное сопротивление, норовившее рухнуть после первого же поцелуя, его томные взгляды, пугавшие меня своей откровенностью вне спальни – все говорило о том, что фарс пора кончать. Сдавшийся, принявший меня над собой, он более не был мне интересен. Но сначала я должен был довести задуманное до конца.

Мы с Сабриной гуляли по саду. Я взял в руку ее маленькую ладонь, поцеловал нежно.

- Сердце мое, совсем скоро мы расстанемся навсегда…

Она смущенно опустила голову, но руку вырвать не пыталась.

- Вы свяжете свою жизнь с мсье Реньяром.

- Я мечтаю об этом дне, - тихо ответила Сабрина.

- Я тоже. Ведь ваше счастье – все для меня.

- Вы – святой, Анри.

Я промолчал.

- Не знаю, как благодарить вас.

- Пустое. Но сначала, душа моя, я хотел бы убедиться, что ваш избранник достоин вас. Хочу быть уверен, что вверяю вашу добродетель в сильные мужские руки. Готовы ли вы помочь мне организовать нашему дорогому другу небольшую проверку?

Разумеется, Сабрина согласилась. Я ведь не объяснил, в чем она будет заключаться.

Ровно в час пополуночи, когда мы с Реньяром обессиленные лежали в постели, раздался стук в дверь.

- Боже, - вскрикнул он, вскакивая. – Кто это может быть?

- Сабрина, - не двигаясь, ответил я.

- Как? Зачем? О, я пропал! – он раненым зверем заметался по спальне, собирая свою одежду.

- Откройте ей, Этьен. Негоже заставлять мадемуазель ждать за дверью.

Он кое-как натянул бриджи, накинул сорочку и, нервно кусая губы, распахнул дверь.

- Счастье мое? Ты, здесь, в столь поздний час? – счастье огромными от страха глазами смотрело на растрепанного любимого, а я коварно улыбался, предвкушая.

- Почему вы в таком виде, Этьен?

- Мадам, - крикнул я с постели. – Проходите, мы не обидим вас.

Она колебалась, стоя на пороге. На какой-то миг мне показалось, что она развернется и убежит. Но нет, вошла.

- Реньяр, заприте дверь. Мадам, присядьте в кресло.

- Зачем вы позвали меня? – дрожа всем телом, спросила моя невеста.