Подари мне себя до боли (СИ) - Пачиновна Аля

— И как?

— Я никогда не проигрываю.

Понятно, татуировки, не являющиеся эпиграфами к его порокам, закончились на собачьей кличке.

— У меня ещё есть! — куражился Моронский.

Пальцами левой кисти Макс оттянул нижнюю губу и вывернул ее так, чтобы Соне стали видны три буквы, вытатуированные на слизистой. «ММА». Соня вытаращила глаза до рези.

— Это ж, наверное, больно было?

— Да, Соня, больно. В камере следственного изолятора, самое большое, на что можно рассчитывать в качестве анестезии — это очень крепкий чай.

Вечер переставал быть томным. Да, чем больше она о нем узнавала, тем охотнее соглашалась с фразой «меньше знаешь крепче спишь».

— Прости за вопрос… — Соня решила пожертвовать сном ради информации. Все равно уснуть сегодня не получится. — Ты был под следствием?

— Да. И судимость есть. Условная. Тебя что-то смущает?

Соня поморгала. Провела ставшими непривычно влажными ладошками по себе. Нет, ну она понимала, конечно, что Моронский знаком с криминалом, но надеялась, все-таки, что не так близко. А вслух сказала:

— Мне кажется, я уже ничему не удивлюсь.

— Эти там же бились. — Он показал на несколько мелких замысловатых знаков на фалангах пальцев и крест между большим и указательным пальцами. — Но значение их тебе знать не обязательно.

У Сони возникло ощущение, что Макс получает удовольствие, наблюдая, как она теряется, открывая новые грани его личности. Она закусила губу и часто задышала. Вот попала, так попала! А ведь всего каких-то полчаса назад ей даже показалось, что он обычный парень, только с прибабахом. Нет. Вот именно, что показалось. Быть обычным, правильным, как все, для Моронского — оскорбительно. Казалось, он гордился свой причастностью к лицам, не обременённым сутью уголовного кодекса.

Ни фига он не обычный. И бравирует этим. Усиливает впечатление, заставляя жертв биться в экстазе от одного только взгляда в их сторону. Хищник. Нарцисс. Психопат.

— Эта — он тыкнул пальцем в тыльную сторону правой кисти, продолжая знакомить Соню со своими апосематами, — He, who makes a beast of himself, gets rid of the pain of being a man. Тот, кто становится зверем, избавляется от человеческой боли.

Ну, допустим, эту фразу Соня уже давно знала. А вот, что означала птица, раскинувшая крылья, с черепом на брюшке, которая была изображена на тыльной стороны левой кисти?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Это феникс. — Макс наверняка понял, о чем Соня думала. — Я набил ее в Аргентине, на следующий день после того, как чуть не разбился на параплане. Меня закрутило в воздушном потоке. Впереди меня появилась птица и я вырулил. Она как-будто указала мне путь.

— Красиво… — Соня задохнулась, зачем-то попыталась представить мир без Моронского. Отогнала от себя эту мысль. — То есть, сама история… — она засуетилась. — В смысле она, конечно, ужасная, но кончилось все хорошо, поэтому красивая.

Соня замолчала. И почувствовала, что густо краснеет. «Вот, идиотка. Что я несу?!»

Ей показалось, что Макс усмехнулся.

— Два скрещённых меча на спине — личный символ моих предков, двух достойных друг друга партнера и бойца.

Вот это Соня постарается запомнить. Об этом она обязательно подумает, проанализирует. Позже, не сейчас. Потому что мозги в его присутствии совершенно набекрень.

— Ну, — он переплел свои пальцы с Сониными, — я удовлетворил ваше любопытство, Софья Павловна?

— Любопытство — да. — Задумчиво ответила Соня. — Я боюсь, что всё это — только маленькая часть скелета в твоём шкафу. Там у тебя целая братская могила.

— Может быть, тогда и не стоит ее вскрывать?

— Да… пожалуй, — медленно проговорила она. — Ты мне и так уже наговорил на целую государственную тайну. Боюсь, меня теперь из страны не выпустят.

— А куда ты собралась?

— Моронский! — Соня хлопнула себя ладошкой по лбу. — Расслабься. Иногда, чтобы хорошо отдохнуть, нужно просто перестать все контролировать.

Макс нахмурился, уставился на неё как гуманитарий на задачу по тригонометрии.

— Орлова, я жрать хочу! — неожиданно выпалил он.

Соня встрепенулась, в голове замелькали страницы поваренной книги.

— А есть здесь какие-нибудь продукты? Я могла бы приготовить что-нибудь…

— Здешний холодильник никогда не имел в себе ничего, что было бы не готово к мгновенному употреблению! Там роллов на роту… то есть на две роты. На твою и мою РОТу.

И заржал. По-человечески. Нет, по-детски. И Соня узнала главную его тайну: под бородой хозяин Порока прячет ямочки на щеках.

— Так, почему ты удрала? — вытирая губы салфеткой, спросил Моронский и налил себе и Соне шампанского.

Они сидели на кухне за барной стойкой и ели роллы. Он в полотенце, она в его рубашке.

Соня хлебнула вина.

— Я же даже песню жалостливо спел. Хотя я ее уже ненавижу.

— Почему?

— Надоела. — отмахнулся Макс, делая глоток из фужера. — В кампусе на девчонок действовала безотказно. А ты бракованная какая-то, что ли?

Соня опустила вниз глаза. А потом вдруг резко взмахнула ресницами. И изобразила на Макса убийственно-горделивый взгляд.

— Да, потому что это этикет гостя — уходить до того, как начнут намекать, что пора и честь знать.

Шампанское, которое Моронский успел набрать в рот, фонтаном брызнуло Соне в лицо. А в ушах зазвенело от его хохота.

— Чтоооо… — протянул глухо Моронский после того, как проржался. — Где ты это взяла? — он откашлялся в кулак. — Это статус какой-то, что ли? Прочитала где-то? Или это из личного опыта?

— Нет. Нелли рассказывала, — тихо промямлила Соня, вытирая лицо салфеткой.

— И ты никакой связи здесь не видишь? — Моронский сдвинул брови к переносице.

— Нет.

Он тяжело посмотрел на Соню, вздохнул и сказал:

— Ладно, проехали.

Он больше не проронил ни слова. Пока Соня угощалась десертом, который Макс буквально заставил ее пробовать. Сидел напротив и молча смотрел, как она ест. Несмотря на то, что десерт этот был не похож ни на один из тех, что Соня когда-либо пробовала, она с трудом проглатывала кусок. Тяжело было наслаждаться шоколадно-карамельным вкусом воздушного мусса и тонким ромовым бисквитом с легчайшим привкусом сливочного сыра под пристальным наблюдением этого невозможного мужика. Которого швыряло от одного Моронского к другому раз в пятнадцать секунд. И Соню штормило на его волнах. А когда ее штормило, она не могла есть вообще.

— Вкусно? — мрачно поинтересовался он, когда она отодвинула чистую тарелку от себя.

— Да. Очень.

Он поднялся со своего стула, взял Соню за запястье и потянул за собой.

— А посуду помыть? — пискнула она, но Макс только ускорил шаг. Привёл в спальню. Плюхнулся на спину и Соню потянул за собой, усаживая ее на себя.

— Ну, давай теперь ты.

— Что я?

— Рассказывай про себя.

— Боюсь, мне тебя удивить будет нечем. Да ты и так это знаешь.

За окнами давно стемнело. В комнате был полумрак. Теперь Соня больше слышала, чем видела его. И даже чуть расслабилась. Пока он снова не заговорил.

— Я знаю официальную версию. А ты мне не для СМИ инфу дай. — Он погладил горячими ладонями ее бедра, большими пальцами задевая внутреннюю их поверхность, провёл вверх-вниз, почти до Сониной промежности и обратно. Темнота не спасала. Наоборот, обостряла эффект прикосновений.

— Какую-нибудь жесть, за которую тебе стыдно. Потому что человек через пиздец познаётся!

Соня честно задумалась, но на ум приходил только один.

— Мой пиздец, Моронский, начался с того момента, как ты привязался ко мне на выставке! — хотела буркнуть Соня, а получилось только промурлыкать.

Моронский усилил нажим и амплитуду.

— У каждого человека есть хоть один скелет в шкафу. У большинства их даже несколько. И у тебя хоть один должен быть. — в темноте было особенно заметно, что голос его слегка охрип и дыхание, как-будто сбилось. Моронский скользнул руками вверх под рубашку, нашарил там Сонину грудь.