Император ярости (ЛП) - Коул Джаггер

Губы Мала изгибаются в темную, удовлетворенную улыбку, его рука скользит к задней части моей шеи, притягивая меня ближе.

— Ты моя, — шепчет он низким, властным рычанием, которое вызывает дрожь по спине. — И я никогда тебя не отпущу.

Его губы сталкиваются с моими, и остальной мир исчезает.

Позже, когда мы лежим вместе в темноте, тишина между нами кажется тяжелой от всех вещей, которые мы все еще не сказали. Я чувствую вес руки Мала, лежащей на моей талии, медленный подъем и опускание его груди против моей спины. В воздухе тишина, но я знаю, что она не продлится долго.

Я слегка поворачиваюсь, глядя на него в тусклом свете. Его глаза закрыты, но я могу сказать, что он не спит. В его теле слишком много напряжения. Он все еще размышляет, погруженный в свои мысли.

— Мал? — шепчу я.

Его глаза медленно открываются.

— Почему ты такой? — мягко спрашиваю я, мои пальцы скользят по линиям его руки, лежащей вокруг меня. — Почему ты никого не впускаешь?

Его выражение слегка напрягается, как будто мой вопрос задел что-то болезненное внутри него.

Наконец, после того, что кажется вечностью, он говорит.

— Я просто не знаю как, — бормочет он, его голос грубый. — Не знаю, как быть кем-то другим, кроме этого.

Его слова бьют сильнее, чем я ожидала, вызывая волну грусти, накрывающую меня. Мал настолько поглощен своей потребностью контролировать и заявлять права, что построил стены вокруг себя, которые даже он не знает, как разрушить. Худшая часть в том, что я чувствую, как эти стены смыкаются и вокруг меня.

— Мне не нужно, чтобы ты был кем-то другим, — шепчу я, мой голос дрожит, когда поворачиваюсь в его объятиях, чтобы быть лицом к нему. — Мне просто нужно, чтобы ты был честен со мной. Пожалуйста… Впусти меня.

Он долго молчит, его взгляд встречается с моим, словно он пытается понять, «могу ли я открыться ей». Затем он медленно выдыхает, и напряжение в его теле ослабевает лишь на мгновение.

— Я пытаюсь, — бормочет он тихо в темноте. — Я просто не знаю, смогу ли я.

Это самое близкое к уязвимости, что я когда-либо слышал от него, и это вызывает во мне настоящий поток эмоций. Я прижимаюсь к нему, касаясь его груди мягким поцелуем, и на мгновение мы просто лежим вместе, вес его признания висит между нами.

Может быть, он никогда полностью не впустит меня. Может быть, Мал слишком сломлен, слишком поглощен своей тьмой, чтобы когда-нибудь действительно измениться. Но в этот момент, этого достаточно.

Сейчас, по крайней мере, я возьму то, что он мне дает.

И, может быть, может быть, это все, что мне нужно.

32

МАЛ

Моя рука сжимает руку Фреи сильнее, чем следовало бы, пока я веду её обратно к гостевому дому после этого дерьмового ужина с Киром, Иссаком и этим чёртовым Дэмианом. Но я не отпускаю. Не могу.

Внутри меня есть первобытное, собственническое желание, которого я никогда не испытывал к кому-либо ещё — не так, как это. Оно сжимает мою грудь каждый раз, когда я вижу, как она разговаривает с кем-то другим, смеётся с кем-то другим, касается кого-то другого.

Как Дэмиан.

Просто её брат.

Чёрт возьми, они не связаны кровью. Всё, что я вижу, это другой мужчина, пытающийся быть ближе к тому, что моё. И мысль о нём рядом с ней заставляет мою кровь кипеть.

Фрея смотрит на меня, её лицо спокойно в лунном свете, и на мгновение это собственническое чувство смягчается. Всего на мгновение.

Мне никогда не нужно было владеть кем-то — кем-то — раньше. Никогда не чувствовал необходимости заявлять права на кого-то так, как хочу заявить на неё. Она смотрит на меня с этими любопытными глазами, полными доверия, и это заставляет меня хотеть притянуть её ближе. Держать её здесь, прижатой ко мне, подальше от всех остальных.

Дэмиан. Кир. Ад. Весь этот чёртов мир.

Мы почти у двери гостевого дома, когда что-то маленькое и тёмное привлекает мой взгляд, вырезанное в боку дерева у тропинки. Мои шаги замедляются, а хватка на руке Фреи усиливается.

Я останавливаюсь.

— Что это? — спрашивает Фрея, поворачиваясь ко мне, её брови сдвинуты от беспокойства, а рука слегка касается моей руки.

Я качаю головой.

— Ничего, — бормочу я, подталкивая её к двери. Не хочу её пугать — не хочу признавать, что, по-моему, я только что увидел.

Но мне нужно быть уверенным. Мне нужно знать.

Я открываю дверь гостевого дома и провожаю её внутрь, прежде чем успеваю передумать.

— Вернусь через секунду.

Её глаза мечутся в замешательстве, но она не задаёт вопросов, просто кивает и идёт по коридору, а моё сердце бьётся всё быстрее с каждым её шагом.

Там. Это дерево.

Я приседаю, всматриваясь в грубую кору…

Что за чёрт.

Его больше нет. Не стёрлось. Не закрыто. Буквально только что его не было.

Мои брови сдвигаются.

Я точно знаю, что видел. Старая норвежская руна неопровержима для меня, и один её вид вызывает дрожь по спине, когда я снова смотрю на неё секунду спустя.

Фашистские нацисты, как Каспер, любят воровать символы, фразы и мифы, к которым они не имеют никакого отношения и не имеют права использовать. Я знаю, что свастика была индуистским, буддийским и джайинским символом мира в течение тысячелетия, пока Гитлер и его чёртовы приспешники не украли и не исказили её навсегда. Кельтский крест был искажён теми же нацистскими ублюдками годами ранее.

Но их любимый символ для кражи всегда был норвежским.

Черное солнце или чёрный солярный символ. Изображение Мьёльнира — молота бога грома, или валкнут. Даже эсесовская «двойная молния» — символ «боль» — была заимствована из совило, или солярного рунического круга. Вся эта символика использовалась для того, чтобы укрепить их искажённые взгляды на «арийское наследие».

Нацисты не принесли ничего на стол, кроме ненависти и страха. Каждая частица их воображения и идеологии была украдена и отравлена, чтобы соответствовать их мрачным фантазиям.

И единственный символ, который я вижу на этом дереве, — это тот, который знаю я.

Одал.

Это один из самых тёмных символов наследия, крови и превосходства, который Каспер набил на своей груди. Один, который он использовал, чтобы рисовать в грязи и на заборах, когда ходил на прогулки.

Один, который он использовал, чтобы вырезать на деревьях.

"Предупреждение", как он это назвал. — "Нечистым и порочным".

Холодный озноб пробегает по моему позвоночнику.

Я знаю, что видел минуту назад, когда Фрея и я проходили мимо.

Но теперь его нет.

Просто так.

Я ругаюсь себе под нос, быстро вставая и вытирая руку о джинсы, как будто пытаясь стереть воспоминание об этом.

Схожу ли я с ума?

Я оглядываюсь, но ночь всё ещё стоит.

Чёрт.

Поворачиваюсь обратно к гостевому дому, моя челюсть сжата. Возможно, это трюк света. Или лишение сна после того, как я так долго не спал с Фреей. Я видел вещи прежде, после долгих периодов без сна. Кошмары. Галлюцинации. Но это…

Это ощущается иначе.

Это чувствуется как прошлое. Как тень Каспера, протянувшаяся сквозь время, чтобы коснуться меня сейчас, снова завладеть мной.

Я отбрасываю эту мысль и возвращаюсь в гостевой дом. Фрея стоит там, где я её оставил, бросая на меня тот самый вызывающий, вечно любопытный взгляд, который всегда заставляет меня почувствовать себя живым.

Мой разум всё ещё в хаосе, но я справлюсь с тем, что, как мне кажется, я видел.

А пока?

Я сосредоточен на ней.

Притягиваю её ближе, руки крепко сжимают талию, когда я прижимаю её к стене. Её тело оказывается в ловушке, собственническое чувство горит в моих глазах.

Она моя. И никто — не Дэмиан, не призрак Каспера, никто — не заберёт её у меня.

33

ФРЕЯ

Прохладный ночной воздух проникает через большие панорамные окна, а лунный свет мягко озаряет комнату серебристым сиянием. Я откидываюсь на грудь Мала, кладу голову ему на плечо, пока мы сидим на диване в гостевом доме.