Соседи (ЛП) - МакКиннон Ханна Мэри

— Если бы знала, что ты приедешь, испекла бы торт, — заметила я, когда мы сели за стол.

Она махнула рукой.

— Боже правый, я не ела торт с шестидесятых годов. И я приехала поговорить.

— Ну ты говоришь. О чем речь?

Мама заколебалась, потрогала рубиново-красный кулон с капельками на шее.

— Ты. Я. Мы. — Когда я уставилась на нее, она добавила: — Это тяжело для меня, Эбигейл. — Я снова молчала, пока она тихо не сказала: — Я больна.

Я нахмурилась.

— Что значит «больна»?

— У меня был рак груди четыре года назад…

— Рак груди? Я понятия не имела, ты никогда…

— Не говорила тебе? — Она покачала головой. — Я не очень хорошо переношу жалость, поэтому справилась с этим в одиночку.

— Но ты в порядке? — быстро спросила я. — У тебя ремиссия?

— Была. — Она замешкалась, сделала глоток воды. — Но недавно я почувствовала усталость и головные боли. Поэтому сдала несколько анализов. — Мама постучала по голове. — Это в моем мозгу. У меня есть еще девять месяцев.

— Девять месяцев?

— Возможно, в лучшем случае год.

— Подожди, что? — Она говорила так спокойно, так беззаботно. Наверняка она что-то чувствовала? Конечно, моя мама, неоспоримая Ледяная Королева, не могла быть настолько холодной. — Я не могу в это поверить.

— Послушай, — она разгладила рубашку, — мне нужно попрощаться. Я бы хотела, чтобы мы провели некоторое время вместе, прежде чем я… уйду. — Она вздохнула. — Я хочу зарыть топор войны. Простить тебя…

— Простить меня? Ну, это очень щедро…

Она заговорила громче, подняв руку:

— И прошу тебя простить меня. — Когда мой рот открылся, а мой разум пытался осмыслить ее слова, она добавила: — И нам нужно поговорить о твоем отце.

— Папа? — Мое сердце забилось быстрее. — Какое отношение он имеет к этому?

Она выдохнула.

— Самое прямое, Эбигейл. Самое прямое.

Я сложила руки на груди.

— Я не понимаю.

Опустив глаза, она сказала:

— Ты заслуживаешь знать правду.

— Правду? — Я нахмурилась. — Что ты имеешь в виду?

Мама ущипнула себя за переносицу большим и указательным пальцами, затем опустила их и снова посмотрела на меня.

— Прежде всего, ты должна понять, что я любила твоего отца, Эбигейл. Больше, чем саму жизнь. Он был замечательным человеком…

— Прости, но как ты можешь такое говорить после того, что он сделал?

Она выдохнула.

— Я бы сделала для него все что угодно. Но его предательство… оно сломало меня. Я никогда не стала прежней после того, как он бросил меня ради… ради…

— Другой женщины? — Я хотела добавить, что если бы она постоянно не ворчала, если бы проявляла эмоции, имела хоть унцию сердца, то, возможно, отец никогда бы не ушел. Но я промолчала. За последние несколько месяцев я поняла, что отношения редко бывают такими простыми, какими кажутся.

— Да, — согласилась она. — Я когда-нибудь говорила тебе, что она американка и по крайней мере на десять лет моложе меня? — Я покачал головой. — Это заставило меня почувствовать себя такой старой, такой… отвергнутой. А мне было всего тридцать шесть, когда он ушел, едва ли это был мой расцвет. Но, конечно, возраст не имеет к этому никакого отношения. Он любил ее так же яростно, как я любила его. Поехал за ней в Бостон.

— Бостон? Ты всегда говорила, что понятия не имеешь, где он живёт.

— Я не думаю, что он когда-либо возвращался в Англию. — Она сделала паузу. — Но они все еще вместе. У них трое детей. И внуки.

— Что? — Я села прямо. — Откуда ты все это знаешь? — Когда она отказалась встретиться с моими глазами, я настояла: — Мама? Откуда ты знаешь? Ты связывалась с ним?

После долгой паузы она ответила:

— Нет. Он связался со мной.

— Что? — прошептала я. — Когда?

— Это та часть, в которой мне нужно, чтобы ты попыталась понять. То, что я сделала, было неправильно, но…

— Мама… — Я смотрела на нее, наблюдая, как ее лицо становится пепельным. — Что ты сделала?

— Мне так жаль, Эбигейл. — Она глубоко вздохнула, а когда заговорила снова, ее голос звучал так тихо, что мне пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать. — Он звонил в дом много-много раз после того, как ушел.

— Что он делал?

— Сначала я сказала ему, что вы слишком расстроены, чтобы разговаривать…

— Подожди, ты не можешь быть…

— Потом сказала, что вы с Томом не хотите иметь с ним ничего общего.

— Но ты никогда не говорила…

— Я знаю…

— И ты изменила наш номер. Сказала, что это потому, что папа играет в азартные игры, что он должен людям деньги. Ты сказала, что они преследуют тебя.

Она сжала руки.

— Я солгала, — прошептала она.

— Что?

— Твой отец не был должен ни пенни.

Я уставилась на нее.

— Тогда что случилось? — Некоторое время она не смотрела на меня. — Что?

— Он писал.

— Он писал?

— По крайней мере, раз в месяц. Он присылал открытки на ваш день рождения. На Рождество. — Дрожащими руками она открыла свою черную кожаную сумочку и достала толстую пачку конвертов, перевязанных широкой красной атласной лентой.

— Господи, мама, — воскликнула я, когда она передала их мне. — Что, черт возьми, ты натворила?

— Он писал каждый год…

— О, боже…

— …чтобы убедиться, что у тебя есть его последний адрес на случай, если ты захочешь…

— Мам, что за…

— связаться с ним. А в последнем он спросил, есть ли ты на Фейсбуке или в Твиттере. И я порадовалась, что ты унаследовала от меня свою сдержанность. — Когда ее глаза снова встретились с моими, я уставилась на нее, не в силах подобрать слова. — Поговори со мной, Эбигейл. Пожалуйста.

Я несколько раз открывала и закрывала рот, предложения кружились в моей голове, как мини-торнадо, но ни одно из них так и не вырвалось из моих губ.

— Зачем ты это сделала? — спросил я, проведя кончиком пальца по аккуратному почерку отца. — Зачем?

Ее голос прозвучал едва слышным придушенным шепотом.

— Чтобы наказать его. Сделать ему больно.

— Но ты причинила боль и нам. Мне и Тому. Мы думали, что папе все равно. Мы думали, что он забыл о нас. Мы думали, что он умер. Он хоть знает о Томе?

— Я отправила ему письмо через несколько месяцев после аварии.

— Что ты сделала? — Я вскинула руки в воздух. — Прости, но кто, черт возьми, дал тебе на это право? Кто, по-твоему, ты…

Последний раз я видела, как моя мать плачет, когда она стояла в моей больничной палате, за мгновение до того, как сказала, как сильно меня ненавидит. Я хотела ненавидеть ее, ненавидеть, но все, что я видела перед собой, была усталая, одинокая, больная старая женщина. Прошли годы с тех пор, как я смотрела на нее больше нескольких секунд. Ее волосы, которые уже должны поседеть, все еще оставались насыщенного оттенка светлого блонда, убранные в тугой пучок, что делало ее скулы более высокими и рельефными. Я обратила внимание на ее прямую спину, на то, как она сидела на своем сиденье, сцепив колени и ступни, как будто готова в любой момент принять королеву.

Глядя на нее, я поняла, что мама никогда не чувствовала себя достаточно хорошей, всегда считала себя неполноценной, постоянно находилась начеку с такой сильной защитой, что оттолкнула от себя мужа, детей и всех окружающих. У нее никого не осталось. И теперь она умирала. Одна.

— Я не знаю, что сказать, — прошептала я.

— То, что я сделала, неправильно, Эбигейл. Я знаю это. — Она достала из сумки салфетку и вытерла глаза. — Но, когда твой отец ушел… Мысль что я потеряю тебя и Тома, что вы можете уйти с ним… Мне было так страшно. — Я смотрела, как еще одна слеза скатилась по ее щеке, оставив на ней полоску туши. — Я так боялась, что потеряю вас обоих. А потом это все равно случилось.

— Но ты не теряла меня. Ты меня оттолкнула. После ухода отца ты стала такой холодной, а когда Том… — Я на секунду закрыла глаза ладонями. — То, что ты сказала в больнице… Но я знаю, как много Том значил для тебя.

— Я любила вас обоих одинаково, Эбигейл.