Отвергнутая. Игрушка для Альф (СИ) - Рууд Рин

— Увезти подальше от Северных Лесов и они потеряют свою власть на чужой земле, Тина, — шепчет мама. — Возможно, вам с отцом придется уехать, а мне остаться.

— Что? — папа хмурится.

— Во мне кровь Верховного Жреца, милый, и я принадлежу Северным Лесам. Этот старик сможет найти нас через меня. Просто из вредности.

Подсыпаю сахарной пудры в миску, и папа одобрительно кивает. Пока я делаю все правильно. Из-за страха оказаться в лапах оборотней, я не могу даже осознать измену Малька.

— Либо ты выходишь за Малька, — мама стучит пальцами по столешнице. — Естественно, никакой пекарни ему не видать… Потом он медленно и незаметно слабеет, чахнет и умирает. У тебя будет год на траур…

Я оборачиваюсь. Вот какая у меня мама. Она такие же планы вынашивала и для жены прошлого Альфы?

— Не останавливайся, Тина, — вздыхает папа.

— И мы найдем за это время другого достойного мужчину для тебя.

— Из траура в помолвку? — усмехаюсь я, возвращаясь к яйцам и сахарной пудре.

— Муку добавляй. И не торопись.

— Оборотни упрямые, Тина, — у мамы голос тихий и печальный. — Надо было взять тебя сегодня с собой в приют. Ничего бы этого не случилось.

— И я бы не узнала, что мой жених, который только днем клялся мне в любви, мне изменяет и хочет меня убить, — подсыпаю муки, — даже не знаю, что хуже. Быть в неведении или оказаться в лесу… Может, мне в монахини уйти?

— Ты в своем уме? — возмущенно охает папа.

Вновь подсыпаю муки, и поднимается белое облачко, которое вдыхает папа. Он кашляет, лезет в карман и присасывается к флакончику из красного стекла.

— Долго у тебя кашель не проходит, — мама подозрительно щурится. — Сколько ты на этой микстуре сидишь?

— Все в порядке… Это от муки…

Он пытается улыбнуться, но заходится в кашле. Прижимает руку ко рту, пытается выровнять дыхание, кашель его не отпускает. Склянка падает на пол.

— Папа…

Время останавливается, когда я вижу на его ладони кровь. Я роняю венчик, мама кидается к папе, а он пятится, но она перехватывает его руку и принюхивается к крови, а после поднимает взгляд:

— Саймон…

— Мам.

— Ничего страшного, — папа улыбается, и мама утыкается носом в его шею.

Глубоко вдыхает, и папа закрывает глаза, сильно нахмурившись.

— Ты… — мама отстраняется от него и в ужасе вглядывается в его лицо. — Саймон! Ты от меня скрывал, что болен?!

— Мам… — поскуливаю я. — Пап…

— Ты мазался маслом анеции, чтобы я не распознала запах твоей болезни…

— Дорогая… успокойся…

— Успокойся?! — ее глаза вспызивают желтым огнем и над бровями провыается черная шерсть.

— Ты опять платье порвешь и расстроишься… — папа отступает.

— Ты умираешь!

По телу прокатывается дрожь, и по щекам льются слезы. Когда эта ночь уже закончится?

— Тина, вернись к пирожным, — шепчет папа и медленно пятится к двери, когда у мамы похрустывает лицо и вытягивается в волчью морду. — Милая, я хотел тебе сказать…

И опять кашляет. Мама кидается к нему, уводит из кухни и оглядывается:

— Пирожные, Тина!

— Но…

— Займись ими!

Дверь хлопает, кашель папы затихает, и я поднимаю венчик. И вновь его роняю. Всхлипываю, в глазах все плывет от слез, которые жгут глаза. Вот почему он приблизил к себе Малька, вводил в курс своего дела и обещал передать пекарню. Он знал, что скоро умрет… Сползаю по стене на пол.

— И чего ты так расклеилась, деточка, — слышу хриплый голос Верховного Жреца.

— Папа умирает, — поднимаю взгляд.

— Люди слабые и часто умирают, — всматривается в глаза. — И часто подхватывают всякие нехорошие болячки. И пирожных я так и не искушаю сегодня, да?

— Как вы можете быть таким… жестоким?

— Потому что ничем не могу помочь, — ласково улыбается. — Мне его в Жрецы не взять. Во-первых, он женат, во-вторых, не его это путь.

— Тогда его путь — умереть? — вытираю слезы. — Он же еще не старый… И… Я не хочу… — прячу лицо в руках и вою, — чтобы он умирал… не хочу…

— Если не я могу, то… — задумчиво тянет Верховный Жрец.

— Кто?! — убираю руки с лица и ищу ответ в желтых глазах старика. — Кто?!

— А хорошенько подумать?

Я не в состоянии думать. Мозг расплылся вязкой и липкой субстанцией. Готова просить о помощи кого угодно. Хоть дьявола! Потерять отца? Что станет с мамой тогда? Она за ним уйдет, потому что любит. Да, в прошлом она накуролесила, но сейчас для нее нет никого ближе моего отца, и она не выдержит тоски по тому, кто смешил по утрам, кто вместе с ней ходил по приютам и кто пёк каждый день свежие булочки с маком.

— Ладно, — Жрец щурится, — кровь, что может подарить человеку зверя, только у Верховного Жреца и…

— И?

— Кто у нас главный в лесу? М? — еще сильнее щурится, будто пытается пронзить взглядом мой череп.

Медленно моргаю и шмыгаю. Он говорит об Альфах Северных Лесов. О ком же еще?

— Да. Только и они могут твоего отца обратить и излечить волчьей кровью, но про себя я уже сказал. Моя власть ограничена. Ну, что думаешь, Тинара, стоит ли просить помощи у двух очень голодных волков?

Мне холодно от его взгляда.

— Либо прими волю вашего бога, который решил, что Саймон достаточно прожил под его светом. Ты ведь частая гостья в храме на центральной площади. Утешься молитвами к Солнцеликому Отцу. И ведь твой папа прожил хорошую жизнь. Подумаешь, внуков и правнуков не увидит и подумаешь, что его жена сойдет с ума после его похорон.

— Ты должен был мне сказать! — доносится отчаянный крик мамы. — А не скрывать! Я ведь доверилась тебе, думала, что ты никогда меня не обманешь! Я должна была заподозрить что-то неладное! Должна! Саймон!

— Как любят говорить умные люди, — шепчет Верховный Жрец и смахивает слезу с моей щеки, — исправить можно все кроме смерти.

— Они мне помогут? — медленно выдыхаю

— Разве они смогут отказать такой сладкой ягодке? Ты их очаровала, Тина. Ты дочь своей матери. Ты можешь воспользоваться ситуацией.

Поджимаю губы. Стоит ли моя гордость смерти отца? Если я сейчас могу продлить его жизнь, в которой он проживет долгие счастливые годы с моей мамой-зверюгой, то я должна рискнуть, пусть мне страшно и стыдно.

— Если вы смогли однажды моей маме стереть память, то и меня сможете от нее избавить?

— А ты уже рвешься в Жрицы Затмения? — Жрец вскидывает бровь. — Посмотрим, Тина, как завяжутся узелки твоей судьбы.

Опять кашель. Громкий, лающий и надрывный. Жрец подхватывает с пола пустую склянку из-под микстуры, облизывает горлышко и недовольно причмокивает:

— Да она испорчена, — хмурится. — Городские лекари любят обманывать.

— Я готова… — шепчу я и хватаю Жреца за его широкий рукав белого балахона, когда до меня доносится тихие причитания мамы, что это она виновата. — Пусть будет рыжим волком, чем мертвецом.

И вновь прорываемся сквозь тени, и опять меня хлещут ветки по лицу, царапают колючки, но затем под босыми ногами чувствую не мягкий мох, а прохладные камни. Мостовая? Вскрикиваю, когда падаю на колени. Больно.

— Сладкая ягодка пришла просить аудиенции с Альфами Северных Лесов! — кричит Верховный Жрец позади меня, а я в тихой панике смотрю на запертые высокие ворота. — Ой, простите, Тинара дочь Саймона, рыжего пекаря из Альрана, явилась! И без пирожных! А мы все так на них надеялись!

Ничего не происходит, и я хочу убежать в ночь, когда Верховный Жрец вскидывает лицо и воет. Слова, видимо, здесь не в чести. Неуклюже встаю, отряхиваю подол, оглядываюсь по сторонам и ничего не вижу кроме мостовой, что ведет к воротам. Ночь, сизый туман, в котором растворяются каменные стены и круглая белая луна над головой.

Ежусь и закусываю губы, когда Верховному Жрецу отвечает двойной надменный вой, в котором я узнаю Эрвина и Анрея.

Они готовы к аудиенции со Сладкой Ягодкой.

Они выслушают ее, пусть разочарованы тем, что пирожных не будет.