— Ты знаешь, единственное прозвище, которое я ненавижу больше, чем Цветочек — это Кай-Пай.
Я иду в противоположную сторону.
— Прости, я занята.
— Увидимся в семь, — кричит он.
Я заворачиваю за дом и иду обратно. Тампоны были уловкой. Мне нужно было отшить Кая на ночь. Как бы я не любила своего друга, он все еще эгоистичный и озабоченный, особенно, когда нет Кейт. Я не исключаю завтрашний ужин, но сегодня вечером у меня нет энергии и терпения, чтобы иметь дело со своим приставучим другом.
— Для того, кто знает тебя около шестнадцати лет, нахожу странным, что он не знает твою привычку запасать тампоны, как переживший голод запасает еду. — Алекс смеется, доставая бутылку вина из холодильника.
Я опираюсь на кухонный островок.
— Я плохой друг, не так ли?
— Не для меня, Цветочек, — Алекс обнимает меня.
— Я устала и хочу есть.
— Тогда поешь и ложись спать. Увидимся в воскресенье, — Алекс хватает сумку и подмигивает мне.
Ужин может подождать. Вытягивая тряпичную сумку из шкафа у входа, я выхожу на переднее крыльцо и сажусь на ступеньки. Обычно я так не делаю, но сейчас я хочу, чтобы люди меня видели. Ну, хорошо, может, чтобы один человек видел. Вытягивая моток пряжи и спицы, я возобновляю работу над моим последним творением: варежками. Я начала вязать после того, как решила сохранить свою девственность. Это не сексуально, но такое занятие заставляет меня сосредотачиваться, и мне нравится чувствовать радость, когда я получаю готовое изделие. Моя семья и друзья обычно становятся счастливыми обладателями таких произведений. Папа сказал, что чувствует себя восьмидесятилетним стариком, когда получил от меня в подарок на Рождество плед, но я знаю, что он пользуется ним, чтобы согреться, когда смотрит игру Гигантов [13], развалившись в кресле.
Минуты плавно переходят в часы и уже почти не видно, что я делаю из-за опускающихся сумерек. Уверена, что пропустила больше, чем одну петлю. И как раз, когда разочарование овладевает мной, я вижу Оливера. Он выходит из черного БМВ перед своим домом. Да, я ожидала, надеясь хоть мельком взглянуть на него, но теперь, когда он здесь, я чувствую себя нелепо. Когда он смотрит в мою сторону, я возвращаюсь к вязанию.
Мои нервы восторженно гудят, когда он приближается.
— Даже не уверен, что более странное в этой ситуации.
Я смотрю на него большими глазами, как будто удивлена видеть его.
— Прости?
Он садится рядом со мной, когда я кладу пряжу назад в сумку. Его чистый аромат сосны и сандалового дерева доносится до меня, и, не смотря на то, что около часа назад начало холодать, мою кожу обдает теплом от его близости.
— Не думал, что ты умеешь вязать.
— Много молодых женщин вяжут в наше время. Вязание производит терапевтический эффект, как медитация, — я пожимаю плечами.
— Ты всегда вяжешь в темноте? — он придвигается ближе, улыбаясь во все тридцать два зуба, отчего появляются эти проклятые ямочки.
— Ну, эм… по большей части я делаю то на ощупь и темнеть начало не так давно. Я как раз собиралась заходить в дом.
Мой желудок урчит в злом протесте; этот мерзкий звук. Я ерзаю, пока с лица не сойдет пунцовый цвет.
— Вау! — он смеется.
Обхватив руками живот, я пытаюсь физически подавить этот звук.
— Я немного проголодалась. Пропустила ужин.
Вероятно, решение пропустить ужин, чтобы показаться перед соседями было слегка опрометчивым.
— Пойдем, — он поднимается, показывая головой в сторону своего дома. — Я только что ужинал в доме родителей, и мама передала мне домой слишком много еды. Ты любишь тилапию, молодой картофель и спаржу?
— Да, но… — моя неуверенная улыбка исчезает.
— Это не свидание, Вивьен. Это остатки еды. Ничего такого, что я не отдал бы бродячим животным.
— Ты намекаешь, что я бродячее животное? — поднимаясь во весь рост, я склоняю голову набок.
Он качает головой и протягивает мне руку.
— Пойдем, прекрати придираться ко всему, что я говорю.
Посмотрев короткое мгновение на его руку, я вкладываю в нее свою и позволяю ему перевести меня через улицу. Я очень сильно стараюсь не придавать значения множеству физических ощущений, которые пробудило во мне его прикосновение. Пульс учащен, сердце несется галопом, и бабочки просыпаются в животе, когда тепло его руки вызывает покалывание в моей собственной. Очень редко я не чувствую себя высокой и долговязой, когда не хочу сутулиться, чтобы не выделяться из толпы, но прямо сейчас я чувствую себя маленькой и женственной в его присутствии. Перед тем как мы направляемся в дом, Оливер берет коричневый пакет с заднего сиденья машины.
— Хочешь бокал вина? — спрашивает он, раскладывая еду на тарелке.
Я сжимаю губы.
— Нет, лучше не надо. Я быстро пьянею, мне далеко идти домой и все такое…
Мне нравится, как Оливер смеется: искренне и неожиданно, как будто пытается сдержаться, но не может.
— Тогда воды?
— Да, спасибо.
Он ставит мою тарелку на тканую теплоизолирующую подставку цвета серого металлика и отодвигает для меня стул.
— Как-то странно есть одной. Ты будешь просто наблюдать за мной? — мои губы складываются в мрачную линию.
— Нет.
Я слышу шуршание пакета, затем он садится с квадратным стеклянным контейнером и ложкой напротив меня.
— Что это? — спрашиваю я, проглотив кусочек лучшей рыбы, которую я когда-либо пробовала.
— Клубнично-ревеневый коблер [14]. Я был сыт после ужина, поэтому взял десерт с собой.
— Ммм, выглядит хорошо.
— Так и есть. Моя мама прекрасно готовит, — бубнит он сквозь салфетку, вытирая рот.
— Я следующая, — я указываю вилкой на свою тарелку. — Это лучшая тилапия, какую я когда-либо ела.
Несколько минут мы едим в уютной тишине, наслаждаясь кулинарными оргазмами. Я бросаю на него нервные взгляды, в то время как он кладет коблер в рот ложку за ложкой, издавая жующие звуки. Съев все со своей тарелки, я посылаю ему самый лучший щенячий взгляд, когда замечаю, что осталось всего несколько кусочков десерта.
— Кажется, тебе понравилось, — он улыбается.
— Да, было очень вкусно.
Оливер кивает.
— Боже, этот коблер восхитительный. Он все еще теплый.
— Должно быть, вкусный, ты просто поглощаешь его, — мой комментарий получается немного резче, чем я хочу.
Он берет последний кусочек и подносит на несколько дюймов от моего рта. Я смотрю на Оливера, сузив глаза.
— О… ты хотела попробовать кусочек? — он спрашивает с дьявольской ухмылкой.
— Нет, все отлично. Это же твой десерт, а не мой, — я отодвигаю тарелку в сторону и ставлю локти на стол.
— Тогда хорошо, — он пожимает плечами.
Никогда раньше мои глаза не были настолько близко к тому, чтобы вылезти из орбит. Я открываю рот, хватая воздух.
— О Боже! Не могу поверить, что ты съел последний кусочек.
Оливер хмурит брови, медленно вытягивая ложку изо рта и тщательно облизывая ее губами.
— Что? Я только что спросил у тебя, хотела ли…
— Может, я и сказала вслух «нет», но мои глаза умоляли об одном маленьком кусочке! Черт, нельзя повторять снова и снова какой он вкусный и издавать те смешные звуки, не думая, что, возможно, я могу захотеть попробовать.
Он смеется, а я пытаюсь подавить улыбку.
— Вот, — Оливер толкает контейнер в мою сторону, — можешь вылизать тарелку.
— Как будто я буду вылизывать тарелку, — говорю, закатывая глаза.
— Как хочешь.
Он тянется к тарелке, но я хватаю ее и тяну ближе к себе, не трачу зря времени и засовываю внутрь палец, облизывая его со стоном удовлетворения.
— Боже мой! Ты определенно — сущее наказание, женщина, — Оливер откидывается на стуле и складывает руки на груди, наблюдая, как я вычищаю тарелку, словно изголодавшееся животное.
Я меняю тему разговора, как будто не хотела откусить ему голову всего несколько секунд назад.
