— У тебя встал, что ли? — сказала она, посмотрев на мои шорты.
Я молчал. Отпираться глупо.
— А это больно?
— Что?
— Когда долго стоит — это больно?
Я не знал, что ответить:
— Да нет… Когда очень долго стоит, тогда, конечно, тяжело… неприятно…
— Как долго?
— Ну… в старших классах школы казалось — целый день мог стоять.
— А сейчас?
— Сейчас не знаю, не засекал.
Она приподнялась на локте и посмотрела на меня:
— Хочешь, я тебе помогу?
Я облизал пересохшие губы.
— Помогу облегчиться. Рукой…
— Давай.
— Ты дверь закрыл?
— Закрыл.
Она засунула мне руку в шорты и обхватила стоячий член.
— Блин. Резинка тугая, рука устанет. Привстань!
Я приподнялся, и она стянула с меня шорты.
— Вот он наш толстячок! — улыбнулась она и стала уверенно дрочить мне.
На сухую это было больно, и я уже хотел сказать ей об этом, но она догадалась сама и, щедро плюнув в шепотку пальцев, стала размазывать слюну по головке.
Я жарко вздохнул, чувствуя, как пылают щеки.
Холодильник загремел и затих. Старые часы тикали. Как ни в чем не бывало она продолжала смотреть мультик, не забывая работать кулачком, как поршнем.
Как я ни крепился, но все же простонал сквозь зубы.
— О… Вот он уже и начал сочиться! — довольная собой, объявила она, подушечкой пальца размазывая по головке прозрачную клейкую слезу.
Я поймал ее губы и впился в них. Она стала двигать кулаком быстрее, я дрогнул и начал кончать. Когда я успокоился, она поднесла к лицу пальцы с мутным сгустком и внимательно понюхала его.
— Ты пробовал когда-нибудь свою сперму… на вкус… дай салфеточку.
— Я же не педик… — выдохнул я и дал ей упаковку.
— При чем тут сразу педик?! Я же говорю — «свою» сперму, а не чужую. Мне один парень рассказывал, что пробовал на вкус свою сперму.
— Гомодрил какой-то!
— Нормальный парень. Работящий. Женился недавно. Сам ремонт сделал. Своими руками. Все сам! Вот. А ты говоришь!
Я глубоко вздохнул, лег, обнял ее, положил руку на грудь и закрыл глаза.
Продолжая смотреть мультик, она задумчиво перебирала пальцами мои волосы.
Мне действительно полегчало, и теперь я просто хотел обнять ее и тихо лежать рядом.
Не знаю, сколько времени прошло, но организм уже пришел в себя. Пальцы проснулись и стали нежно мять ее грудь. Вскоре я почувствовал, что сосок ее затвердел, и запустил ладонь ей под майку.
— Мама дорогая! Это сколько времени-то уже! — ахнула она и, не обращая на мои ласки внимания, соскочила с кровати. — Мне пора домой! К нам гости должны прийти! Проводи меня! — протянула руку ко мне и призывно заиграла пальцами в воздухе.
Когда мы вышли в мокрую предвечернюю тишину, она вдруг потянула меня в сторону реки.
— Хочу посмотреть на реку после дождя! Ну пойдем!
Я улыбнулся.
Дождь уже кончился, и все вокруг было мокрым. Мокрые дрова, мокрые деревянные стены домов и стальные крыши. Не распряженная из телеги лошадь, жующая траву на обочине, тоже была мокрой, а вот кот, сидящий на лавочке и вылизывающий лапу, был сухой.
Она подошла к лошади и боязливо коснулась белого пятна на ее лбу. Лошадь дрогнула, и она испугалась тоже.
На берегу нас встретил легкий мокрый ветерок. Черный пепел костра раскис. Какой-то водоупорный рыбак сидел один на весь берег с двумя удочками.
Она подошла к самому краю высокого песчаного обрыва и носком кроссовка стала сталкивать в пропасть край земли. Когда я подошел, она взяла меня за руку и все же добилась того, чтобы большой черный ком с зеленой травой улетел вниз. Обнимая ее со спины, я посмотрел на реку. Там, далеко на юге, над Городом, небо просветлело, и даже выглядывало солнце. Над нами же было еще темно. Брюхатая безразмерная туча не спеша уползала в соседнюю деревню на север.
Почему-то она не пошла домой, и мы вернулись ко мне. Поднялись и остались на веранде. Тут от дороги и соседского дома мы были надежно защищены густым плющом. Я сел на старую крепкую лавочку и раздвинул ноги. Она подошла ко мне вплотную, обняла и прижала мое лицо к груди под розовой майкой. Время в этом изумрудном царстве свежего озона остановилось. Проклятые комары попрятались. На столе, накрытом выгоревшей клеенкой, лежало большое березовое полено с огромным куском бересты. Стоял мокрый граненый стакан — с налипшим лепестком, до половины наполненный дождевой водой. В нем бултыхалась наглая оса. Лежала рваная размокшая древняя книжка какого-то знаменитого советского журналиста-международника, который с тоской и сочувствием описывал тяжелые судьбы обычных японцев в капиталистической Японии.
Наслюнявив кончики пальцев, она пригладила мне брови. Я засунул ей руки под майку и взялся за грудь. Кожа ее была жестковатая, прохладная, покрытая пупырышками, но тут же потеплела в моих ладонях. Она раздвинула ноги и села мне на колени, лицом к лицу.
— Сними футболку… — прошептал я. Мне ужасно захотелось увидеть ее загорелую спину на фоне мокрой буйной листвы.
— Нет, дурачок, соседи увидят! — так же прошептала она.
— Никто ничего не увидит. С дороги не увидят, и теть Ира тоже, — я стал поднимать ей майку.
— Ну да! А справа соседи? Справа — с огородов — все видно! — мы принялись бороться за ее майку. — Нет! Или в майке трогай, или вообще никак!
Я нехотя отступил и через приятную розовую ткань дорогой майки губами взял ее упругий сосок.
Она схватила мое лицо в ладони и внимательно осмотрела его:
— Давай тебе губы накрасим?
— Зачем? — ошалел я.
— Будет красиво! — улыбнулась она и вдруг рассмеялась, стиснула мне щеки, а потом кулачком постучала по голове. — Тук-тук! Прием! Меня дома ждут! Родня из соседней деревни должна приехать. Богатая! — добавила она.
И тут же у соседского дома напротив через дорогу остановилась черная машина.
— Кто-то приехал… — прошептала она таинственно, с силой стискивая волосы у меня на макушке. — Тихо, — и зажала мне рот ладошкой, хотя я и так молчал. Она приподнялась, прижав мою голову к стене своим плоским животом, нашла щель в стене вьюнов и посмотрела через дорогу. — Мужик какой-то приеха-а-ал… — протянула она шепотом.
Моя голова занырнула ей под майку, и я жадно присосался к ее груди.
— Хи… ой! Щекотно! Растянешь майку! Ну в самом деле!
И она дернулась и задела стол. Стакан покатился по столу, спрыгнул с веранды и разбился о камни, которыми была выложена грядка с вьюнами.
— Ой! Ну, все! Теперь я точно пошла!
И она соскочила и стала оправляться.
— Придешь, как стемнеет? — я нагрел ее всю, и мне так не хотелось отпускать ее во власть дождливого вечера.
— Я не знаю. Нет, наверно. Гости… Теперь уж только завтра.
— Встретимся ночью, хоть на часик. Это же наша традиция — гулять ночью, — почему-то добавил я.
Она в задумчивости скрутилась в спираль.
— Я не знаю. Ну, видно будет, я не знаю.
Я засунул ей палец между шортами и правой ягодицей и потянул на себя.
— Домой пора… — пропыхтела она, отворачивая мое лицо и вырываясь. — Здрасте! — громко поздоровалась она с кем-то. Она отвлекла меня этим громким возгласом, и я выпустил ее. Она быстро побежала по дорожке к калитке. — Мама! — взвизгнула она, когда ее ноги разъехались на скользкой тропинке. — Ой! — она поднялась и, не закрывая за собой калитки, быстро пошла по дороге.
