— Как дела у новенького в галерее? — спросила Саванна.
— Хорошо. Эверли он нравится, и это все, что имеет значение. — В последнее время я почти не общался с персоналом.
У нас было три сотрудника, которые работали в галерее в разные смены. Эверли управляла ими, а также бизнесом. Каждый день она уходила на несколько часов поработать в офис, а я оставался дома и рисовал. В галерею я приходил только для того, чтобы помочь ей сменить витрины в выставочном зале. В остальном она работала как хорошо отлаженный механизм.
Она сочла этот каламбур забавным.
Мы работали вместе. Мы жили вместе. Мы вместе растили наших детей. Мы разделяли наши жизни. И это были лучшие десять лет в моей жизни.
Из дома доносился громкий детский смех. У Эверли была такая манера заставлять их смеяться от души над ее шутками. Как будто стены знали, что шум слишком силен, чтобы его сдерживать, и поэтому позволяли ему вырываться наружу.
Я оглянулся через плечо на открытую кухню и заглянул в окно.
Внутри мой сын смеялся вместе со своей матерью. Моя младшая дочь хихикала, засовывая противень с печеньем в духовку. А моя жена подняла голову, и ее улыбка стала шире, когда она поймала мой взгляд.
С того самого первого вечера, когда она улыбнулась мне в «Джейн», Эверли была моей.
— Я надеюсь, что когда-нибудь и у меня будет то же самое, — прошептала Саванна.
— Будет, — пообещал я. Она могла подарить столько любви. — Тебе просто нужно подождать, пока нужный человек не сядет рядом с тобой.
Она посмотрела на меня, и ее глаза наполнились слезами.
— Что, если он уже это сделал? И я его потеряла?
Моя бедная девочка. Как долго она скрывала свое горе? Слеза скатилась по ее щеке, и я поймал ее большим пальцем.
— Тогда ты найдешь его, малышка. Иди и найди его.
Конец
