— Да я знаю я ту компанию, — улыбнулся Боря, прекрасно помня, как и из чего состоял «Светлый путь», где директорат садили за решётку чаще, чем снег чистили зимой. И кто ей руководил помнил.
«Пока некоторые пытались работать вопреки всему», — добавил внутренний голос.
— Так вот, мэрия её на торги выставила. Временный исполняющий обязанности Когорлицкий дыры в бюджете затыкает после финта конём бывшего мэра Лупина.
— Ну его же посадили, — припомнил Боря.
— Его-то посадили, но ни рубля в казну города не вернул. А зимой чем-то снегоуборочные автомобили заправлять надо, — продолжила Зоя. — Так что не дорого отдают. Выкупишь за копейки здание и технику.
— Да нет там никакой техники! Мётлы — это не техника.
— Это же чудесно, Боря, — улыбнулась Дедова. — Тебе бы всё равно от неё избавляться нужно было, как от старой рухляди. А так вообще за копейки отдадут. Ну а как только «бренд» на руки возьмёшь и вывеску поменяешь, я тебе не только эти семнадцать миллионов неучтённых спишу, я тебе хоть сто семнадцать миллионов на год раскидаю! А с учётом возможностей для манёвра, предлагаю сразу заключить договор между нашими компаниями. Так мы тебе новую технику в парк и приобретём. А за тобой дело маленькое. Садись в кресло директора управляйки и… руководи. Справишься?
Боря и не подозревал, чтобы ТАК широко может улыбался. На душе тут же стало легко, дышалось теперь приятно. А тот факт, что Зоя Ивановна на лицо однажды присела, теперь воспринимался скорее, как дар божий, а не проклятье и ломка психики.
«Да пусть хоть снова присядет!» — тут же заявил внутренний голос как голос мужика, который готов ко ВСЕМ новым вызовам судьбы.
И поднял бокал с шампанским под мясо со специями, теперь Боря точно знал, что всё, что не делается — всё к лучшему.
Глава 30
Глобальное управление
Несколько месяцев спустя.
Зона.
Тихо стало в камере, когда ушёл Маливанский и словно темнее. Как будто свой озорной домовой пропал. И в этой тёмной, угрюмой камере, где стены больше не отражали его шуточки, зеки погрузились в тоску дремучую.
Задумался каждый сиделец о своём, о вечном. Одни о родных и близких, другие о потерянном времени, а прочие о лампочке мигающей, но не сдающейся. Как люди приземлённые и сиюминутные.
Среди серых бетонных блоков и тусклого света одни находили утешение в простых, но значимых делах, а другие начали читать, сетуя на недостаток окон и дневного света и требовали больше прогулок.
Уж лучше на свежем воздухе помечтать, чем электрика звать. А что одну из лампочек перегоревших не меняют, так кому она летом нужна? И так светло. К осени точно сменят. А пока — экономия. Пусть лучше лишний киловатт народу свободному достанется, которому и так неприятностей хватает, как людям свободным, но с обязательствами.
Блоб в этот день с утра и до вечера занимался уборкой в порядке живой очереди его время. Не смея возмущаться против коллективного мнения, он бережно вытирал пыль с полки, где стоят старые книги, зачитанные до дыр старейшиной Алагаморовым и им же добытые. А, как и через кого — то дело десятое. Главное, что есть к ним доступ и ему. И каждая страница словно окно в другой мир. Наполняет его душу надеждой и мечтами о свободе. А мечтает он о простом: о том, как однажды выйдет на улицу, где солнце будет греть его лицо, а ветер будет шептать о новых возможностях. И он этого ветра наберёт полную грудь, повернётся к зоне, покажет средний палец, а то и крикнет что-то матерное, но сделать уже с ним ничего не смогут. Свободный будет, гражданский, не заключённый. Но пока — спортивный костюм вместо робы. И тряпка в руке.
Другой зек — Иван Иванович Иванов, что по сути живой представитель человека из любого бланка, которому любой образец дословно переписывать можно, увлечённо мастерил что-то из подручных материалов. Сунешься, так сразу не покажет. Сунет в тумбочку, припрячет. Редко, когда можно заметить, что из старых газет и обрывков ткани киллер создает игрушки для детей, которых он никогда не видел. Своих не нажил. Некогда было. Но всё равно хочется кого-то порадовать. Пусть даже детдомовских. Сунет кому-то их охраны, попросит, они и передадут. А игрушки красивые. В его руках они оживают, становятся символами надежды и любви, которые он хочет передать тем, кто остался за пределами этой тёмной тюрьмы. Но на с малявой внутри, а с образом. А там пусть понимают, как хотят.
В углу камеры, где свет почти не пробивается, сидит брат его Антон Сергеевич. Отец у него другой был, но мать — одна на двоих. И всё же кровь разбавлена. Оттого характер у брата ни к чёрту. Конкретно этот Иванов — совсем плох. Вместо лепки из хлеба, создания заточек и плетения чёток… стихи пишет.
— Мужики, а как вам такой? — спросил он и чуть прокашлявшись, тут же выдал, пока не дай бог, не ответили:
Людмила делает минет
Старательно и громко
В её поступке смысла нет,
Могла бы и ребёнка.
— Говно, — тут же выдал безапелляционно Тимофей Вольфович. — Что же ты сократил всё до предела? А где сюжет? Где посыл? Эмоции где? Если это драма, то страдания надо расписывать в деталях. Будь как художник, рисующий картину мазок за мазком.
— Мазок, значит… понял, — кивнул Антон и всё разом перечеркнув, начал по новой.
Хрунычев с Семёном переглянулись и продолжили играть в сто одно. Понятно, что каждый делает, что может, чтобы убить время. И каждое слово поэта здесь это крик души, а каждое стихотворение сто пудово попытка сохранить свою человечность в этом бездушном месте. Так что могли бы и потише со своей критикой. А то накинулся старый сразу на творца как служба безопасности банка на абонента, не жалеющего говорить свой код с обратной стороны карты.
Рядом с ними сидели Михаил и Егор. Но эти бывшие охранники из партии вылетели и теперь ждали, пока начнётся новая. Чего ещё делать, кроме как дожидаться? Время за сроком течёт медленно, зеки находят радость в мелочах. Одни делятся историями из жизни, другие смеются даже над такими шутками, которые, казалось бы, неуместны в таком месте. А любое слово ведёт либо к новому конфликту, либо к какой-то особой дружбе, которая формируется здесь почти вопреки. Так что каждый следит за базаром.
— Мужики, а что, если… так? — вскоре добавил Шмыга и снова прочистив горло, выдал обновлённый вариант:
В мире технологии правят бал,
Где айфон в руках как волшебный жезл.
Всё смешалось: страсти и судьбы накал,
А Людмила грезит о полезном.
— Так уже лучше, — тут же добавил Алагаморов на пеньке, подняв ноги, пока под столом проходился тряпкой Блоб, и тут же протянув кружку под чифирь, который перелил из банки с кипятильником в емкость Джоб. — Но в чём-то старый прав, всё ещё не хватает сюжетной линии, драмы. Зачем ей это?
Антон снова кивнул и принялся прикидывать так и этак. Камера тут же погрузилась в тишину. Но тишину творящую. В ней зеки создавали свой маленький мир, наполненный надеждой, мечтами и человечностью. И по возможности цепляясь за эту человечность, каждый из них, несмотря на обстоятельства быта и бытия, продолжал искать в себе свет, который однажды приведёт их к свободе.
Цепляясь за свой лучик света, на этот раз Антон продолжил без предупреждения:
Хочет тётка новенький айфон,
Надоел, мол, нокия бессмертный.
Хочет полномочий, да таких,
Чтобы выглядеть на глаз — помпезной.
Вот и муж губу уж прикусив,
Битым пикселям назло ей шепчет нежно.
И в тени их игр на двоих
Для Людмилы выглядит полезным.
