Я осторожно уложил ее тело на нее, когда она подняла на меня взгляд, черная плиссированная юбка помята, старая футболка металкор-группы закручена вокруг талии. Медленно, с величайшей заботой я раздел ее, наши взгляды встретились, наше дыхание звучали одинаково.
Не было нужды в словах. Черт, не было ничего, что мы могли бы выразить друг другу словами, чего не могли сказать наши тела.
Как только она оказалась обнаженной, я разделся до гола, уравнивая нашу уязвимость и убеждаясь, что в этот момент мы были равны, как никогда раньше.
— Ты – моя жена, Бернадетт, — сказал я ей, когда начал со внутренней стороны ее бедра, обнаружив пятна, которые Хаэль или Каллум должно быть оставили после времени с ней. Я поцеловал каждую отметину, лизал их, сосал и кусал, делал все, чтобы снова пометить ее кожу своей. — Ты – моя королева, моя семья. И это то, что делает семья: мы по очереди прибираем беспорядок друг друга.
Она схватила меня за волосы, запустив в них пальцы и потянула меня наверх к себе, что наши тела соединились и мой член искусно скользнул в ее жар. Ее ноги обвились вокруг меня и наши губы нашли друг друга, просто две потерянные души, кружащие в темноте.
К моменту, когда я вспомнил, что заказал еду и спустился вниз, чтобы забрать ее, она была ледяной и почти заледенелой от прохлады зимней ночи. Мы все равно ее съели, обнимаясь лежа вместе в постели, которая была слишком маленькой для нас двоих, а потом мы трахались до тех пор, пока солнцу не удалось согреть рассеянную серость ледяного неба.
Бернадетт Блэкберд
В воскресенье я собралась домой к Саре Янг, надев такой же розовое платье, как то, в котором я должна была убить Кали. Я прикусила губу, стоя там, на мне почти не было макияжа, и я чувствовала себя голой. Кто я такая без помады темного цвета, черной подводки, накладных ресниц и прочей ерунды? Кто я, блять, на самом деле?
Дверь открылась и появилась она, сама мисс VGTF.
Я уставилась на нее, а затем собралась уходить. Вообще-то, это не было сделано специально, но тактика оказалась очень хорошей. Сара потянулась ко мне, взяв за руку своими холодными и сухими.
— Бернадетт, пожалуйста, останься, — сказала она мне, и я замерла.
Теперь, когда я стояла здесь, на этой скучной улице, в этом скучном районе, перед этим скучным домом, мне пришлось задаться вопросом, был ли это вообще дом Сары. Действительно ли она..находилась ли она под настолько глубоким прикрытием, что ей понадобилась аренда через Airbnb или вроде того?
— Вы уже доставили мне достаточно проблем, — сказала я, кладя руки на живот.
Сара могла истолковать это, как ей вздумается, но, если честно, у меня болел живот. В начале я говорила себе, что была на пути к мести. Затем все дело стало во власти. Дело было о том, что найти свое место. О семье, связи, сексе, любви и темной фантазии. В чем же суть теперь?
В принятии.
Потому что я ненавидела себя так же сильно, как того хотел от меня мир, в итоге все выиграли, а я проиграла.
— Знаете, а я показала матери видео? — сказала я с придыхательным смехом.
Когда я повернула голову, то увидела ее американский флаг, развевающийся по ветру. Он трещал, как резинка, когда зимний воздух подбрасывал его, словно воздушного змея. Мое дыхание замедлилось, стало более неглубоким. Я чувствовала, что падала.
— Прости меня, Бернадетт, — сказала она, но я не совсем поняла, из-за чего она извинялась.
Я продолжала смотреть на флаг, думая, должна ли я чувствовать что-то подобное патриотизму, когда смотрю на него. Я не знаю, что чувствовала. Я даже не знаю, что сейчас чувствовала по отношению к себе.
Я снова посмотрела на Сару Янг, рука все еще лежала на моем животе, я все еще старалась вздохнуть.
— Не извиняйтесь передо мной, — сказала я, смотря прямо ей в глаза, и увидела, как же сильно ей хотелось быть хорошей, как ее и вправду это заботило. А ведь так и было. Это написано на каждой линии на ее лице, но она понятия не имеет, как на самом деле стать хорошей, потому что она были слишком оторвана от мира. Она предупреждала меня о вреде кофеина, пока я находилась под кайфом насилия и безумной любви. Что она знала? — Если только вы не извиняетесь за то, как наш мир относится к таким случаям, как случай Пенелопы. Если только вы не извиняйтесь за каждую девушку, которую поимела система, которой наплевать. Если только вы не говорите, что хотите что-то изменить, тогда не извиняйтесь.
— Почему бы тебе не войти? — спросила Сара, но я не собираюсь.
Вместо этого я буду стоять здесь, сжимая ноющий живот, и гадать, когда же все это наконец сложится в единую картину, когда же все встанет на свои места. Я продолжала запинаться, продолжала лажать. Моя история не была идеальной, прямой линией, какой я хотела.
— Я показала Памеле то видео, — сказала я, что, в каком-то смысле, было правдой.
Это было правдой, потому что Пенелопа рассказала нашей матери о том, что происходило. Она оставила дневник, в котором петляющими буквами была написана ее боль, а затем я рассказала нашей матери о том, что происходило. Всем было наплевать. В этой версии истории, в этой фантазии кому-то это волновало.
— И что случилось потом? — спросила Сара, прислоняясь плечом к двери и хмуро посмотрев на меня.
— Она лишь продолжала говорить.. — начала я, но затем выдавила ложь. Блять. Это одна из самых уродливых неправд, которые я когда-либо говорила. Он забивала мне рот и создавала ощущение, будто язык покрыт машинным маслом. Она была настолько уродливая, потому что отдавала Памеле должное, чего она не заслуживала. — Она продолжала говорить что он сделал с моей малышкой? — я закрыла глаза, представляя, как бы отреагировала чья-то другая мать. Однажды я смотрела сериал о настоящих преступлениях, в котором мать нашла видео изнасилования падчерицы мужем. Эта мать пошла, взяла ружье и вышла мужчине мозги, пока он спал. Вот, какую мать я представляла, закрыв газа. — Когда Найл пришел домой, она ударила его. И все била и била, — я снова открыла глаза и выдохнула. — Не думаю, что она остановилась бы, если бы он не ударил в ответ.
Какое-то время Сара смотрела на меня, прислушиваясь, как ветер развевал флаг. Я надела кашемировый свитер такой же розовый, как и платье под ним. Пен бы понравился наряд. Она бы носила его с гордостью и слушала песню AViVA — GRRRLS, а потом, возможно, пошла бы на свидание и поцеловала бы одну из их. Вот, какой я представляла ее теперь: живой и полной красок.
— Так глупо, учитывая, что она умерла сломленной и в одинокой, — прошипела Кали, но я проигнорировала ее.
Она всего лишь сюжет, инструмент повествования одной сюжетной линии, чтобы швырнуть мне в лицо мою боль. Она — ничто. Никогда не была чем-то иным.
