Когда на правом бедре, по ощущениям, не остается нетронутым ни один квадратный сантиметр кожи, Птица переключается на левое. Начинает от колена и скользит губам выше, и выше, и вы…
— Блядь, — хрипит Олег. Он на сто процентов уверен, что свести ноги в ближайшие пару дней ему не светит. Почему-то сразу за этой мыслью в голову лезет Сережа, и как он будет ластиться, гораздо более спокойный, тихий, уверенный в своей нежности. Будто почувствовав, Птица отрывается от очередного укуса, вскидывает голову, и Олег — без шансов — въебывается в его распухшие от усердной работы губы.
— Тут просят уточнить, — Птица подмигивает, но звучит не слишком уверенно, — все ли у нас окей?
Видимо, у Олега слишком взбудораженный, или взъебанный, или охуевший вид, потому что он сипит:
— Более чем, — но Птица даже не моргает, а глаза у него становятся Сережины, будто перетекая из одного цвета в другой.
— Олег? — спрашивает Сережа, и Олег, спохватившись, разжимает пальцы у него в волосах и вместо этого рассеянно гладит большим пальцем по щеке.
— Все хорошо, — говорит, задыхаясь, но твердо. Повторяет на всякий случай: — Мне — хорошо.
Это правда.
Сережа наклоняется, невесомо целует в свежие отметины, трется о них носом, и даже это — больно. И приятно.
Когда он снова поднимает голову, глаза у него по-прежнему голубые, а вот улыбка — дьявольская, Птичья. Потом и глаза желтеют. Он снова берет в рот, все еще неумело и неловко, но прислушивается щедро розданных советов: помогает себе рукой и даже пытается прятать зубы. Олегу хватает и этого. Он пробует было отстранить Птицу, потому что Сережа не любит глотать, но Птица не дается. Мотает дурной головой, мычит вокруг члена и снова, вот ведь идиотина, пробует взять до основания.
Олег кончает ему в горло: долго и хорошо. Птица давится, пытается сглотнуть, а по итогу все равно остается с залитым спермой подбородком и разъебанным ртом.
Смотрит лукаво, пока Олег отдышаться пытается. Вытирает губы тыльной стороной ладони, падает рядом так, что аж кровать пружинит. Говорит невпопад:
— Олеж, может, ты это, сам со своим Сережей по поводу казино переговоришь? И заодно уточни насчет кровавой бани, пожалуйста. Хотя бы маленькой. А то меня он не слушает.
Олег, не удержавшись, откидывается на подушки, прикрывает глаза предплечьем и долго, со вкусом ржет.
***
Если так подумать: он ведь любил Сережу и за это тоже. С самого начала любил.
И за рассудительность, и за застенчивый румянец на скулах, вспыхивающий все ярче и ярче от каждого прикосновения. И за обостренную жажду справедливости. За умение из любой ситуации выходить спокойным, как будто даже и вовсе непричастным и за спасенного, чтоб его, птенца белой вороны, который по итогу выклевал Олегу не только все нервы, но и все сердце. Даже за вечную привычку не брать куртку и таскать Олегову. Говорить:
— Спасибо, — и так хлопать светлыми, почти прозрачными ресницами, что тушите свет.
За все, наверное. Олег любил Сережу — всегда, сколько себя помнил.
Всего и — целиком.
***
Когда следующим утром Олег просыпается, в постели он один. В голове смутно ворочается воспоминание, как пару часов назад спящее, но весьма активное тело отпинало его к самому краю кровати и отжало оба одеяла. Сережа это был или Птица сказать затруднительно: все-таки что-то общее у них есть.
Олег потягивается до хруста, спускает ноги и обнаруживает две пары тапок. Одну свою, другую — невостребованную. Ситуацию это не проясняет. До ванной добираться через коридор, и Олег, не удержавшись, заглядывает на кухню.
На кухне хозяйничает…
Так.
Так, решает Олег, сначала отлить, почистить зубы и умыться, а потом уже можно разбираться, кто там хозяйничает.
Плевать, Сережа или Птица — к готовке под страхом смертной казни ни одного из них подпускать нельзя.
конец
*Марс в нардах – один из наиболее популярных видов победы, который относится к значительным, то есть, дающим огромное преимущество перед оппонентом
