-Баб Нин, - сказала вдруг звенящим голосом Ксюша. - Мы больше не будем. Правда.
-Оксаночка, так дело же молодое, я понимаю, - отозвалась старушка, - вы бегайте, гуляйте, только вечером не шумите, пожалуйста. Ведь у нас в доме бабушек много, а вечером же никак не поспишь. Зимой-то оно легче, вы раньше угомоняетесь. Вот я пенсию получу, стекла поменяю, и хорошо будет, ладно.
-Баб Нин… Вам тяжело живется?
-Да почему же тяжело? Нормально живется, как и всем. Работаю еще, на что-то, видишь, и бабка годится. Внучок у меня есть, Сашенька. В Сызрани живет. Вот хочу накопить, в гости съездить, перед смертью на внука полюбоваться, понянчить.
Больше Ксюша терпеть не могла. Она судорожно сглотнула, поднялась на ноги и выдавила из себя: «Я пойду».
-Куда же ты? Подожди! – захлопотала баба Нина. – Сейчас вот у меня конфетки, я тебе дам и друзей своих угости. Не держите уж зла на меня.
В Ксюшину протянутую ладонь легли три ириски, старые, с потрепанными краями фантиков.
-Больше нету, - растерялась старушка, - вы уж поделитесь там как-нибудь.
-Баб Нин, - в голосе девочки зазвенели слезы вперемешку со злостью. - А зачем вы Шарика к велосипеду привязываете? Он же лапы об асфальт обдирает.
-Что ты, что ты! Я ж его привязываю только пока по дороге еду, чтоб под машину не попал. А там отвязываю сразу же. Зачем животное мучить? Он уж и так меня любит, далеко не убегает, жалеет.
Это стало последней каплей. Ксюша рывком выдохнула из себя воздух, сунула конфеты в карман, и бегом понеслась из квартиры.
Перепрыгивая через ступеньки, она неслась на улицу и чувствовала, как закипает внутри что-то противное, едкое, яростное. Очень хотелось кого-то убить. Или избить – до кровавых соплей, до глубоких ссадин.
Яркое солнце ослепило Ксюшу после полумрака подъезда. Она добежала до беседки, и тут ей на глаза попался ухмыляющийся Юра.
-Козел! – Завопила девочка и с налета опрокинула Юру на землю.
Он ничего не понял, но инстинктивно принялся защищаться. Они катались по земле, нанося друг другу удары и царапая кожу, и Ксюша чувствовала, как ярость внутри не уходит, а становится всё сильнее и сильнее.
-Сука! Урод! – кричала она, пытаясь впиться в Юркино лицо.
Наконец, их разняли. Дядя Ренат ухватил Ксюшу за обе руки и оттащил подальше. Юру держали непонятно откуда взявшиеся Миша и Коля.
-Что не поделили? – Посмеиваясь, спросил дядя Ренат, когда все немного успокоились.
-Ничего, - Ксюша сплюнула на асфальт выбитый зуб, вытерла кровь с губы, и добавила, обращаясь к Юре. - Иди отсюда, козел.
-Еще поговорим, - оскалился мальчик, подобрал оторванный в бою кусок футболки и пошел прочь.
Друзья сразу же обступили Ксюшу. Они не знали причину драки, но за Юрой не побежал никто.
-Что случилось? – осторожно спросила Даша.
-Идите к родокам, - мрачно ответила Ксения. - Надо скинуться и бабе Нине стекла новые вставить. И никаких шумных игр по вечерам. Все поняли?
Ребята переглянулись, пожали плечами, и поочередно кивнули.
Через пять минут во дворе уже никого не было.
Forvard. Play.
-Ладно, допустим, но какая связь?
-Самая прямая. Если бы я стала хорошей девочкой естественным путем, если бы мое сердце правда этого…
Она запнулась на полуслове и посмотрела на Джона.
-Ты скотина, - выдавила сквозь зубы, - ты нарочно, да?
-Что нарочно? – А вот теперь он точно смеялся.
-Ты нарочно заговорил об этом так. Как это у вас называется? Подвести к нужной мысли?
Джон расхохотался и через секунду она оказалась в его руках – беспомощная, сжатая, и даже не думающая сопротивляться. Он крепко ухватил ее подмышки, и изо всех сил дунул в лоб.
-Детка. Ты все знаешь сама. Все ответы здесь, - он кончиком пальца постучал по месту, куда только что дул. – Эта хорошая девочка – не ты. Можешь нарядить себя в платье с рюшками, можешь ходить на олимпиады и чистить зубы по десятку раз в день, но себя не обманешь. Это – не ты.
Ксюха вздохнула и обмякла в его руках. Он был прав, конечно. Но кто же знал, что все это так далеко зайдет?
-И самое главное, чего я не понимаю, - продолжил Джон, - зачем тебе все это? Что ты получаешь за этот новый образ?
-Ну, она как минимум перестала на меня орать…
-Нет, погоди, эту ерунду ты можешь рассказывать кому-нибудь другому. Ты сказала мне однажды, что все это – для того, чтобы она тобой гордилась. И? Она гордится?
-Да черт бы ее знал, - Ксюха изогнулась, чтобы достать рукой до чашки с чаем. – Я же не могу подойти и спросить: «Анастасия Павловна, ну как там, вы уже начали мною гордиться»?
-Почему бы и нет? Ты, кажется, достаточно сделала для того, чтобы ей легче жилось? Как насчет того, чтобы она что-то сделала для тебя?
Его слова резанули нежданной болью. Ксюха возмущенно дернулась, вырываясь из Жениных рук.
-Ты обалдел? Мне ничего от нее не нужно.
Она гневно смотрела в его лицо, но он только ласково улыбался.
-Ой ли, детка? Прямо-таки совсем ничего?
-Ничего, - Ксюха отвернулась. – Остался месяц, Джон. Всего один месяц. И я уеду. А она… останется. Мне нужно потерпеть только один месяц.
-Знаешь… - Джон схватил ее за плечо и заставил посмотреть на себя. – Я в последнее время очень беспокоюсь, как бы тебе не пришлось потерпеть несколько больше, чем этот самый месяц.
-О чем ты? – Испугалась Ксюха. Он говорил слишком серьезно, куда только делся обычный ернический тон? Было похоже, что он правда беспокоится.
-То, что ты чувствуешь, - он тщательно выбирал слова, и от этого становилось еще страшнее, - это как-то слишком сильно, понимаешь, детка? Шесть лет – не многовато ли для любви к светлому образу? Месяц – допустим, год – согласен. Но шесть…
Ксюха молча слушала – ни живая, ни мертвая. Больше всего ей хотелось, чтобы Джон немедленно замолчал. Просто закрыл рот и сделал вид, что ничего не говорил.
-Я долго думал, что же подпитывает твою любовь? Ладно бы ты хоть мечтала о ней – можно было бы сказать: мечты подпитывают. Но ты не мечтаешь. Ладно бы она хотя бы знала, что ты ее любишь – можно было бы решить, что тебе нравится свою любовь дарить. Но она не знает. И получается, что ты ничего от нее не хочешь, ничего не ждешь. Что же тогда, детка?
