Любовь без поцелуев (СИ) - "Poluork"

А в туалете был собственный филиал ада и два ряда зеркал. Чёрт, какая сволочь такое сделала? Кто-то на моих глазах запутался в этом зазеркалье и рухнул на чёрно-белый шахматный пол. Так, мы эту ошибку повторять не будем, мы не настолько… Так, не туда, а вон туда! А последний абсент был явно лишним… Надо было просто выпить, не поджигая. В кабинке я попытался собрать свои мозги в кучку и завис, пока не услышал среди гула, гама и смеха свою фамилию.

– Может это вообще не Веригин был?

– Он, сто процентов, я отвечаю.

– Да ладно, а чего не повёлся?

– Ну, может не в настроении.

– И чё, спрашивается, припираться в клуб, если ты не в настроении?..

Кто не в настроении, я? Это, вообще, кто и о чём? У меня классное настроение! Сейчас как выйду, как ударю бездорожьем и разгильдяйством по автопробегу! И абсента мне с шампанским! «Мёртвая девственница» – вот как мы называем этот коктейль.

– Мы выиграли приз за лучшую костюмированную пару! – Спирит переливался всеми огнями. – Абонемент на весь январь для двоих и несколько бутылок шампанского.

– Ик! Прикольно! А зачем тебе абонемент?

– Лишним не будет! Ну что? – Спирит поймал Кая, который всё так же изображал из себя милую советскую мультяшку, правда, теперь его взгляд стал из-за алкоголя совершенно небесным и отрешённым. Я заметил, что на чистом румяном личике – рядом с левым глазом – тоже сияет страз, видимо, символ осколка зеркала короля гоблинов. – Поедем, красавчик, кататься?

– А поедем, а тот тут уже дышать нечем, – пожаловался Кай.

Дышать ему нечем. Это ещё не нечем… Ему лет сколько?

– Ему лет сколько? – шепнул я Спириту, пока гардеробщики вдвоём, на руках, как ценную реликвию, выносили ему его безумную шубу, а я стаскивал порядком надоевший мне плащ (полумаску я снял ещё раньше). – Мало тебе было проблем с совращением?

– Спокойно, у меня всё под контролем, – Спирит, кстати, был трезвым, как сволочь, и явно получал удовольствие, наблюдая за нами – двумя пьяными идиотами. Кай запутался в своём шарфике, я всё время промахивался мимо молнии.

А потом мы поехали кататься. Останавливались, смотрели на взрывающиеся салюты, пили шампанское (Спирит пил французский лимонад, который припас заранее) сначала из бокалов (ну, Спирит, ну, эстет!), а потом бросали их с какого-то моста на счастье, а дальше я пил уже из горла.

– Отвези меня туда!

– Нет, и не думай даже!

– Ну, ёб твою мать, Спирит! Ну я только сбегаю туда, поздравлю его и назад!

– Макс, ты в неадеквате и даже не проси. Ты только-только в норму возвращаешься! – мы стояли где-то, где, я уже не соображал, вокруг снег, фонари какие-то, сверху небо. Мне понадобилось по естественной надобности и я вдруг подумал: а если и Каю понадобится, вот тут я как раз всё и узнаю! Посмотрим, как он будет писать – сидя или стоя. Спирит же естественные надобности игнорировал, это как-то связано не то с его почками, не то с обменом веществ – короче, он долго терпеть может, чем всегда вызывал у меня лёгкую зависть во время концертов или фильмов. Теперь я курил, смотрел на небо. И мне очень, очень хотелось к Стасу. Хотелось увидеть его – просто безумно. И сказать ему. Что я его люблю. – И вообще, может он не там.

– А где он может быть?

– Дома. Или в другом месте, если интернат закрыли, например, на карантин. Или сбежал.

– Нет, он там, – у меня начало щипать в носу. – Я знаю, он там. Никто его не забрал и никуда он не сбежал, ему некуда! Чёрт… Я не подумал, что буду встречать Новый год в Москве, я же мог его пригласить… Ему там наверняка сейчас одиноко… Чёрт… – я, как наяву, увидел заснеженный интернат и Стаса, одиноко гуляющего по снегу, взбирающегося на «радугу», глядящего в небо, такого одинокого, странно, трагически внушительного в своей жестокости и бесконечной борьбе против мира. Я шмыгнул носом от острой жалости к нему и к себе – влюбленному идиоту.

– Эк тебя развезло, майн либлингсфройнд. Пора тебе домой, нам послезавтра улетать, так что проспись хоть к вечеру!

– Я должен был… – я смотрел на небо, оттуда мне подмигивали несколько маленьких звёздочек. Нет на этом небе звёзд, закончились, упали… На земле всё сверкает и переливается, а на небе ничего нет. Даже над интернатом звёзд больше, чем здесь. – Я должен был его пригласить.

– Ничего ты ему не должен и забудь всё это! – Спирит пристегнул меня ремнём безопасности. Кай уже мирно дрых на заднем сидении – укатали сивку крутые парни. – Это абсент в тебе говорит. Не соглашайся с ним и он уйдёт.

– Ага-ага… – я тоже впадал в полудрёму.

Когда мы подъехали к моему дому, уже светало. Как Спирит избавлялся от Кая и бутылок в салоне, я проспал. Меня ещё и тошнить начало – не иначе как «оливье» отравился. К счастью я добежал до ближайшей урны. Из урны очень едко пахло порохом и почему-то там валялся недоеденный чебурек, окаменевший на морозе. При виде него меня снова затошнило.

Спирит напоил меня минералочкой, протёр лицо и буквально на себе дотащил до дома. Охрана в холле и консьерж проводили нас равнодушными взглядами, к шоу «Макс и Великолепный Спирит» тут уже все привыкли.

Как я дополз до кровати и рухнул на неё, я толком не понял. Где-то за завесой алкоголя был Стас, он где-то был и это тревожило меня. И если бы чудеса случались, и у меня была бы возможность попросить о чуде, я бы попросил – пусть я проснусь, а он будет рядом!

С Новым годом, блин! Никогда больше не буду пить.

Проснулся я к обеду, а в себя пришёл только к вечеру. О, Новый год, блаженство! Куча еды и мандарин, всякая дрянь по телевизору и всеобщее похмельное удовлетворение.

– А что, друг твой, – спросил отец, неловко пряча от меня банку с пивом, которое он втихаря пил на кухне, – он что, это?

– В смысле? – я сделал вид, что никакого пива у него в руке нет. И что сушняк меня не давит, мне просто захотелось кефира. Я алкоголем не похмеляюсь никогда, пусть хоть умирать буду. Это всё, уже алкоголизм. То есть, ладно – отец. Лет-то ему сколько, но мне как бы рано ещё.

– Ну… Он операцию хочет сделать? По смене пола?

– Чего? – мне даже кефир не в то горло попал, я еле прокашлялся. – Нет, конечно!

– Да я тут подумал… Может вы бы тогда... – в металлической поверхности холодильника я видел, как отец достал пиво и приложился к нему, тут же спрятав банку обратно.

– Мы тогда?..

– Ну, ты бы женился на нём… ней… Это, вроде, можно… А ребёнка бы тебе за деньги кто-нибудь родил…

Я оцепенел от столь ужасного будущего. Господи, откуда у моего отца такие мысли? Спирит – транс? Он – моя жена? Как такое вообще могло кому-нибудь в голову прийти? Я женюсь на трансе? О Господи, да что у отца в голове?!

– Раз уж ты так не можешь, по-нормальному.

– Ну да, а на трансе-Спирите это будет, пиздец, как по-нормальному! Паап, ты вообще о чём думаешь? Я парней люблю за то, что они парни! Парни! А уж Спирит… Да я лучше съем перед ЗАГСом свой паспорт!

Чтобы не травмировать свою психику, я унёс кефир в свою комнату. Я? Жениться? Ну уж нет!

Больше отец эту тему не поднимал, к моему счастью.

А на следующий день мы уже летели в Австрию.

Когда-то давно, до Второй мировой войны, прадед Спирита, Герман Альбертович Фрисман, ухитрился уехать в Россию (ну, тогда в СССР), сбежать от набирающей силу Национал-социалистической партии. В СССР он прижился, да так ловко, что не только миновал всевозможные репрессии (даже Дело врачей прошло мимо него), но и стал одним из краеугольных камней и финансового, и общественного, и духовного капитала этой странной семьи. Все, кто его помнят, говорят, что Герман Альбертович обладал умом удивительно тонким и гибким, умел извлекать выгоду из всего и имел огромное влияние на окружающих. Он был врачом-гинекологом, лечил жен высшей партийной элиты, и в то время, когда его коллеги и соотечественники отправлялись под суд, прекрасно проводил время на номенклатурных дачах и обставлял квартиры роскошной трофейной мебелью, полученной в подарок от генерала, чья дочь-школьница, едва принятая в комсомол, слишком беспечно отнеслась к статусу «взрослой девочки». Герман Альбертович читал лекции в университете, выпускал научные статьи и книги (где в предисловии никогда не забывал упомянуть о руководящей роли партии и лично товарища Сталина, а потом Хрущёва и далее по списку). Он удачно женился, у него было трое детей и все получили блестящее образование и заняли не менее прочное место в обществе. В квартире родителей Спирита, той самой, полученной Германом Альбертовичем и доставшейся матери Спирита в качестве приданого, я видел его портрет. Это от него у Спирита большие тёмно-серые глаза, обрамлённые длинными густыми ресницами, которые даже без макияжа кажутся подведёнными, только Спирит ещё красивее.