Но он ведь обещал Харшоу, что не скажет никому. Совсем никому. Он поклялся.
И когда пришёл завтрашний день, он так никому ничего и не сказал.
Дождь наконец перестал. Тучи неохотно расползлись, и на сером небе над Бродуэллом показалось маленькое бледное солнце. Ветер стих, и хотя стояла жуткая слякоть, в честь улучшения погоды ученикам пансиона позволили ненадолго выйти на прогулку. Час свободного времени между занятиями и вечерней молитвой разрешили провести на свежем воздухе, и воспитанники Бродуэллского пансиона, вереща от счастья, высыпали на хмурый неухоженный двор.
Пол впервые вышел из здания школы с того дня, как прибыл сюда, и ему казалось, будто его ненадолго выпустили из тюрьмы. На улице было холодно, и мистер Терренс велел им одеть самые тёплые свои вещи; Пол перерыл весь комод, разыскивая второй шарф, но тот как в воду канул. Пришлось повязать мамин, с тартаном. Пол спрятал концы под воротник пальто, стараясь, чтобы цвета не слишком бросались в глаза.
Он сам не мог понять, почему так поступает. Его больше никто не подкалывал и не высмеивал. Утром в столовой с ним болтали, как ни в чём ни бывало, да и Тинли оттаял. Именно он сообщил Полу, что Харшоу заявил во всеуслышанье, дескать, Пол парень что надо, и запретил болтать о нём глупости. Тинли заглядывал Полу в глаза, когда говорил это, явно жаждая вызнать причины такого расположения, но Пол упрямо молчал, отвернувшись, и Тинли вскоре отстал.
Странно, два дня назад он так переживал из-за того, что стал изгоем, а теперь, когда всё снова наладилось, совсем не чувствовал радости. Ему не хотелось, чтобы его считали любимчиком Харшоу - но его никто им и не считал. Харшоу вообще не обращал на Пола никакого внимания - просто отстал от него, и вёл себя как ни в чём не бывало. Но Пол всё время думал о нём, всё время вспоминал, как он сидел в библиотеке, облизывая карандаш, и русую прядь, спадающую ему на лоб, и его лицо с закрытыми глазами, когда он стоял на коленях с членом мистера Эткинса во рту. Если было возможно, Пол то и дело искал Харшоу взглядом в толпе мальчишек, а когда находил, пристально смотрел на него, пытаясь понять, каково ему после двух таких ужасных ночей. Но Харшоу казался совершенно спокойным - небрежным и изящным, вновь окружённым толпой подлиз, и разве что только немного более бледным, чем обычно, и ещё Полу казалось, что синяки под его глазами раньше не были такими глубокими. В конце концов Тинли пихнул Пола локтем под ребро и ехидно поинтересовался, уж не влюбился ли он в Харшоу, раз глаз с него не сводит, и Пол, глупо покраснев, огрызнулся и отвёл взгляд.
Но было очень трудно не искать его в толпе, не думать о нём, не вспоминать его лицо - в самых разных ситуациях. И как Пол ни старался, он не мог избавиться от глухой, непреходящей тревоги - он сам не знал, от чего и почему, но она изматывала его и не давала усидеть на месте. Поэтому он вдвойне обрадовался, когда их выпустили из корпуса и разрешили пройтись по саду.
Мальчишки немедленно разбились на группки, самые младшие затеяли подвижную игру, кто-то из старших побежал за дом - посмотреть, что сделали ливни с футбольным полем. Тинли дёрнул Пола за рукав, предлагая побежать с ними, но Пол отмахнулся, и Тинли ушёл. В конце концов Пол тоже остался один - и вдруг понял, что не знает, чем себя занять. Ему было холодно и одиноко, гораздо более одиноко, чем в самый первый его день в Бродуэлле, и он бесцельно побрёл по тропинке между голыми, съежившимися от холода деревьями, туда, где вдалеке виднелись приземистые строения. Он брёл, засунув руки глубоко в карманы и вжавшись подбородком в кусачую ткань шарфа, когда вдруг заметил маленькую человеческую фигурку, мелькнувшую впереди. Он всмотрелся в неё и вскинулся. Ему могло почудиться... да нет, почти наверняка почудилось - он ведь только что видел Харшоу возле дома в компании его дружков, да и с чего бы ему бродить тут одному?.. И всё же Пол ускорил шаг, предварительно обернувшись и убедившись, что никто за ним не идёт.
Постройки впереди, как он и думал, оказались конюшнями. Подворье перед входо преграждала глубокая вязкая лужа. Пол посмотрел на неё и чертыхнулся: лезть туда - означало вымазаться по уши, за что, без сомнения, ему потом влетит от мистера Терренса. Однако на грязи были свежие следы, и они тянулись к двери. Да и сама дверь была приоткрыта.
- Харшоу! - неуверенно позвал Пол. - Ты здесь?
Ответа он не получил. Внутри было тихо, даже конского ржания Пол не услышал - и неудивительно, ведь сейчас конюшни пустовали, на зиму лошадей переправляли на ближайший хутор, потому что содержать их было слишком дорого. По сути дела, Пол совершенно зря притащился сюда - даже если Харшоу внутри, вряд ли он Полу обрадуется. И всё же что-то толкнуло его вперёд - та глухая, мучительная тревога, которая не отступала ни на миг и не позволяла Полу расслабиться. Плюнув на сомнения, он решительно протопал по болоту, увязая в грязи по щиколотку, и оказался перед дверью.
- Харшоу!
Внутри царил полумрак; сумрачный осенний день едва освещал длинное и тёмное помещение. Пол шагнул вперёд, услышал, как гнилая солома зашуршала под ногами. Открыл рот, чтобы снова позвать, уже жалея, что забрёл сюда - и так и замер, онемев.
Харшоу был здесь. Он стоял в самом дальнем конце конюшни, спиной ко входу, опустив плечи и голову.
В руках у него были вожжи. И он медленно, задумчиво перебирал их, стоя под потолочной балкой.
- Харшоу! НЕТ! - закричал Пол что было сил и, забыв обо всём на свете, бросился к нему.
Он промчался между загонами как вихрь, не заметив, что пальто расстегнулось и что концы шарфа, разлетевшись, реют за его плечом. С размаху подлетев к Харшоу, Пол обхватил его сзади за пояс и вцепился что было сил, прижавшись щекой к напряжённой спине.
- Нет! Не смей! Не смей этого делать! - ничего не соображая, сбивчиво повторял Пол, стискивая его талию так крепко, как только мог. - Не смей, не думай! Ты не должен! Ты ни в чём не виноват!
- Стюарт, перестань орать. Ты что, белены объелся? Что с тобой?
Несколько мгновений Пол ещё стоял, вцепившись в Харшоу. Потом заставил себя разжать руки и отступил на шаг.
Сын герцога Эдингтонского повернулся к нему. На его лице было написано несказанное удивление. Он тряхнул головой, рассеянно отбрасывая с глаз упавшую на лицо прядь, и беспомощно посмотрел на Пола. А Пол посмотрел на вожжи в его руках. Харшоу проследил направление его взгляда.
И рассмеялся.
Не язвительно, не насмешливо, не зло - скорее устало.
- Ты что, решил, что я удавиться надумал? Не дождёшься, - фыркнул он и бросил вожжи на стенку загона. Пол стоял рядом, чувствуя себя полным идиотом, и ошеломлённо смотрел на него. Харшоу откинул упрямую прядь тыльной стороной ладони, и Пол обратил внимание, что сегодня он без перчаток, несмотря на холод. - Просто я решил забраться сюда, раз уж нас выпустили. Это стойло Голиафа, моего коня. И его вожжи, их, наверное, забыли убрать. Я скучаю по нему, - добавил он и неловко умолк.
Пол тоже молчал. Чудовищное напряжение понемногу спадало. Но теперь ему было стыдно. И впрямь, с чего он взял, что Харшоу решит покончить с собой? Только потому, что Пол на его месте сделал бы именно это?
