Play (СИ) - Соколова Александра Витальевна

-Что уголовно наказуемо? – Ксюша вытаращила глаза и скривила лицо в ехидной гримасе.

-Вот это, - растерялась Анастасия Павловна. Листок в её руках дергался крупной дрожью. - Я хочу сказать, что ты сейчас находишься в поре полового созревания, и можешь спутать уважение к преподавателю с чем-то более…

-Дайте сюда, - перебила Ксюша. Она рывком выхватила листок, аккуратно сложила его в четыре раза и засунула за пояс фартука, - если хотите – можете вызвать моих родителей и поговорить с ними на эту тему. А я пошла на урок.

-Ковальская, стой! – повысила голос Анастасия Павловна, но девочка окрик проигнорировала. Она молча распахнула дверь и, оглянувшись, одарила учительницу презрительным взглядом. После чего вышла из кабинета.

В школе шел четвертый урок, и в коридоре никого не было. Ксюша спокойно дошла до туалета, вынула листок со стихами и медленно порвала его на клочки. На её глазах выступили слёзы, а к горлу подступил противный комок. Но тут же что-то внутри изменилось. Ксюша вспомнила, как целых семь минут находилась рядом с Анастасией Павловной, как смотрела в её глаза, как чувствовала запах, её потрясающий, удивительный запах. Только ради этих минут стоило провернуть авантюру со стихами.

С заколотившимся от нежности сердцем, Ксюша вышла из туалета и, поразмыслив, решила дождаться перемены с тем, чтобы пойти на следующий урок. Домой не хотелось – ведь в школе она могла еще хотя бы разочек, случайно, увидеть Анастасию Павловну. А это дорогого стоило.

FORVARD. PLAY.

От метро Ксения пошла пешком. Кружилась голова, в висках стучало, и ноги почему-то еле-еле плелись. Напиться бы сейчас как следует – до одури, до рвоты, до невменяемого состояния. Напиться и спать целые сутки, ни о чем не думая.

Но не думать не получалось. Ксения вспомнила, как на уроке литературы сливала свою злость на Асю в виде провокационного ответа у доски, как потом ее таскали к директору, и вызывали отца, и объявляли очередной – сто сорок пятый – строгий выговор. Но это не было самым страшным. Тогда ей еще казалось, что впереди что-то есть, что жизнь – это просто американские горки, в которых то вверх, то вниз. Позже, много позже, она поняла, что горок нет – есть одна бесконечная прямая, которая просто однажды оборвется. И больше ничего.

В кармане завибрировал телефон. Ксения посмотрела на экран: звонили из офиса, десятый раз за последние несколько часов. От Аси звонков не было.

Дома ее тоже не оказалось. Ксения никогда бы не призналась в этом вслух, но испытанное облегчение было бесконечно ярким и сильным. Она села на кухне, и просидела так несколько часов, не двигаясь и уставившись в потолок. Когда она поменяла позу и размяла затекшую шею, решение уже было принято.

-Игорь Александрович, здравствуйте, - сказала она в трубку телефона, - у меня есть к вам деловое предложение. Можем мы встретиться прямо сейчас?

Схватила ключи от машины, и выбежала из дома.

BACK. BACK. PLAY.

На полу валялись уже две пустые бутылки, а жестяная банка из-под кофе наполовину заполнилась сигаретами. Но не было конца-края этой сумасшедшей ночи – полной откровения, боли и неизведанной ранее близости.

Ксюха сидела на полу, прижавшись спиной к стене, курила очередную сигарету, а второй рукой держалась за Ирин живот. Она не видела ее лица, и была благодарна ей за это.

-Столько лет… Столько проклЯтых или прОклятых лет – уже и не понять, как будет правильнее. Понимаешь, я даже не помню того времени, когда ее бы не было. У меня все детские воспоминания начинаются с нее, все остальное – только размыто, тускло, редкими всплесками.

-Но ты пыталась?

-Я пыталась. Пыталась вырвать эту любовь из сердца, иногда – вместе сердцем, даже не передать, СКОЛЬКО раз я пыталась. Но раз за разом я снова возвращаюсь туда, где была она, где светило солнце, и где мне было четырнадцать лет. Наверное, только тогда я и умела любить.

-Неужели никого после нее?

Ксюха сжала зубы.

-А никакого «после» не было. Я влюблялась, конечно. В тебя, в Леку. Но Анастасия Павловна… Это просто другое, понимаешь? Я даже не уверена, любовь ли это – возможно, я просто сошла с ума когда-то, и тащу в себе это безумие, возводя его в ранг великого чувства. Но…

-Но сути дела это не меняет.

Ирка вдруг повернулась, и прижалась к Ксюхе.

-Бедная ты моя… - прошептала она. – И все это время ты таскала это в себе? Никто не знал?

-Ну почему никто, - Ксюхины губы скривились в ухмылке – злой, напряженной, - знал Джоник. Он знал с самого начала. Но он всегда относился к этому так, будто это детская игра, какая-то нелепица, на которую даже внимания обращать не стоит. Знал отец.

-Отец? – Ира нахмурилась. – И?

Ухмылка стала яростной.

-Он сказал, что не приемлет недостойной любви. И что разочарован во мне.

-И все?

-Да нет, он много чего говорил, но все сводилось к тому, что каждый человек имеет право выбора, даже когда дело касается чувств. И он довольно детально объяснил мне, почему мой выбор – недостойный.

Ира кивнула задумчиво.

-Теперь я многое понимаю. Если бы ты рассказала мне тогда…

-А что я могла рассказать? Думаешь, я что-то тогда понимала? Когда меня отправили в этот чертов институт, для меня это был словно конец света: я знала, что больше не смогу ее видеть, не смогу ее слышать, вообще ничего не смогу. Это было на пять лет, Ирка! На пять чертовых лет. А потом меня заслали бы куда-то работать, и пять лет превратились бы в десять, и в пятнадцать, и в пятьдесят. Я понимала тогда только одно: я никогда ее больше не увижу.

-Погоди, но ты же пыталась?...

-Что пыталась? – Ксюха недоуменно сморщила лоб и вдруг поняла. – Сказать ей? В этом не было смысла.

-Почему?

-Во-первых, она прекрасно все знала. Во-вторых, этот разговор имел бы смысл, если бы мне от нее что-то было нужно. Но мне не было! В этой любви никогда не было ничего эротического, пошлого – только восхищение, только сумасшедшее ощущение наличия смысла в этом мире.

На Ирином лице она разглядела удивление.

-Я расскажу тебе одну историю из моего детства. Мы сдавали устный зачет по физике, и толпились в коридоре в ожидании, когда нас вызовут. Это было на том же этаже, что и ее кабинет. И я не листала книжку, не волновалась – я смотрела как чокнутая на этот коридор, и ждала. И те семь секунд, которые понадобились ей, чтобы пройти мимо, были одними из самых счастливых в моей жизни. Она шла так медленно, и улыбалась чему-то своему, и у нее так забавно были сложены пальцы – мизинец и безымянный прижаты друг к другу. А потом она посмотрела на меня, и я сказала: «Здравствуйте, Анастасия Павловна». А она сказала: «Здравствуй, Ксюшка». И пошла дальше.

-И все?

-Да. И это было счастье. В ее шагах, в ее сложенных пальцах, в ее голосе. Да что там… В выходные я приезжала на велосипеде к ее дому и просто сидела на бордюре или на скамейке напротив ее подъезда. Она не вышла ни разу. Но каждую секунду этого сидения я тоже испытывала счастье.

-Но я не понимаю, - Ира положила ладонь на Ксюхину щеку, - если все это до сих пор так, почему ты не вернулась в Краснодар после института? Почему не добивалась ее?

-Добивалась? О чем ты? Я только в этом году окончательно поняла, что я лесбиянка, но она-то – точно нет. Да и потом, очень многое произошло в последние годы моей учебы в этой школе. Слишком многое для того, чтобы вернуться.

-О чем ты?

Ксюха помолчала, погруженная в себя.

-Я видела ее после школы один раз. Единственный раз. В этом году.

-Перед тем как приехать в Москву?

-Да.

Она снова замолчала, и Ира спросила:

-И что произошло?

-Короткий разговор. Она спросила, как мои дела. Я сказала, что вернулась в Краснодар. Она сказала, что я вряд ли найду там то, что ищу. И я уехала.

Сигареты кончились. Ира поковырялась в банке и достала приличный на вид окурок. Закурила, даже не обратив внимания на пепел на фильтре.