Бернарду Гимарайнш
Рабыня Изаура
© К. В. Комков, перевод, 2025
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025
Издательство Азбука®
* * *
Глава 1
Это было в первые годы правления дона Педру II [1].
В плодородном и богатом муниципалитете Кампус-дус-Гойтаказис, на берегу реки Параибы, недалеко от городка Кампус расположилось прелестное уютное поместье.
Строение строгих пропорций, просторное и роскошное, стояло в очаровательной долине, у подножия высоких холмов, поросших лесом, частично вырубленным земледельцами. Природа вокруг еще кичилась своей первобытной, дикой суровостью, а возле живописного жилища человеческие руки превратили сельву, укрывавшую землю, в очаровательные цветники и сады, просторные пастбища, тут и там затененные гигантскими фикусами, перобами, кедрами и копаиферами, напоминавшими о сведенных древних лесах. Здесь почти не было заборов, оград или рвов; поля, огороды, сады, пастбища и близлежащие плантации перемежались пышными зеленеющими изгородями из бамбука, агав, крушины и кассий, придававшими этой местности вид гигантского ухоженного фруктового сада.
К дому, стоявшему у подножия холма, можно было пройти, поднявшись по каменной лестнице в шесть-семь ступеней через красивый портик, окутанный цветущим вьюном. В глубине двора виднелись хозяйственные постройки, жилища негров-рабов, загоны для скота, амбары, за которыми раскинулись цветник, огород и огромный сад с плодовыми деревьями, терявшийся в балке широкой реки.
Стоял ласковый, тихий октябрьский вечер. Солнце еще не зашло и, казалось, плавало на горизонте, нежась в пышной радужной пене, окаймленной золотыми лучами. Легкий ветерок, напоенный душистыми ароматами, шелестел в прибрежных зарослях, то пробуждая тихий ропот в кронах деревьев, то слегка касаясь вершин кокосовых пальм, любовавшихся своим изящным отражением в чистых, спокойных водах реки.
Последние дни была чудесная погода. Живительные дожди воскресили растительность, и все покрылось свежей пышной зеленью. Река, еще не замутненная половодьем, струилась с величественной неторопливостью, отражая в себе изумрудную зелень лесистых берегов и сияющие краски горизонта. Птицы, отдыхая от дневной охоты в окрестных садах, лугах и низинах, робко пробовали голоса перед вечерним концертом.
Лучи заходящего солнца заревом отражались в оконных стеклах, и казалось, что изнутри их лижут языки пламени. Между тем в доме и вокруг него царила хрустальная тишина и глубокое спокойствие. Грузные быки и лоснящиеся телки, лежавшие на лугу в тени высоких деревьев, лениво пережевывали свою жвачку. Вокруг дома суетилась домашняя птица, изредка блеяли овцы, мычали усталые коровы, сами вернувшиеся в хлев. Но нигде не было слышно людских голосов и не чувствовалось присутствие человека. Казалось, что вокруг ни души. Только приоткрытые окна большой гостиной и настежь распахнутая входная дверь свидетельствовали о том, что не все обитатели этого роскошного поместья отсутствовали.
Как бы подчеркивая почти совершенное безмолвие природы, ясно слышалось фортепьянное арпеджио в сочетании с женским голосом, мелодичным, нежным, страстным, самого чистого и свежего тембра, какой только можно себе вообразить.
Хорошо поставленный, свободно льющийся грудной голос звучал звонко и свободно, обнаруживая незаурядные вокальные данные певицы. Приглушенное, меланхолическое звучание песни казалось тихим стоном одинокой души.
Только этот голос нарушал тишину просторного и покойного жилища. Казалось, все внимало ему с таинственной и глубокой сосредоточенностью.
Звучавшие куплеты были таковы:
Дышала с детства
Воздухом неволи,
Как семя, брошенное
В проклятое поле,
Мне вечно слезы лить —
Удел несчастной доли.
Мои закованные руки
Не могут никого обнять.
И ни глаза мои, ни губы
Не могут о любви сказать…
Господь дал сердце мне
Затем, чтобы страдать.
На вольном воздухе лугов
Струится аромат цветка,
А голоса лесных певцов,
Что дуновенье ветерка.
И только пленница оков
Поет, как жизнь ее горька.
Молчи же, бедная рабыня,
Преступны все твои мольбы.
А эта песнь твоей печали – вызов.
Тебе ничто не принадлежит:
Ни твое сердце, ни твоя жизнь.
Печальные и благородные слова этой песни летели в открытые окна и отдавались эхом вдали, побуждая увидеть столь изумительно поющую сирену. Так могла петь если не сирена, то только ангел.
Поднимемся же по ступеням, ведущим к портику, окутанному буйно цветущими гирляндами, словно живой зеленый грот. Войдем незаметно туда. Сразу же направо по коридору увидим широко открытую дверь в большую, роскошно обставленную гостиную. И там мы обнаружим стройную девичью фигурку, одиноко сидящую за пианино. Блестящее черное дерево инструмента и густые пряди еще более черных волос обрамляют ее точеный профиль. Линии так чисты и красивы, что чаруют разум и пленяют душу. Лицо девушки, цвета слоновой кости, подчеркивает ее сходство со статуэткой тонкой работы. Природа изрядно потрудилась, создавая этот безупречный стан, восхитительную грудь. Распущенные, вьющиеся крупными кольцами волосы окутывали прекрасные плечи и почти полностью скрывали спинку стула, на которую грациозно откинулась незнакомка. Прощальный луч заходящего солнца мягким розоватым отсветом ложился на спокойный и ровный, словно полированный мрамор, лоб, который, как таинственная алебастровая лампа, хранил в своем прозрачном лоне небесный огонь вдохновения. Лицо ее было обращено к окну, туманный взор устремлен к горизонту.
Простота, почти бедность скромного туалета только подчеркивали очарование милой певуньи. Платье из простого голубого ситца с пленительной безыскусностью облегало ее стройную талию. Ниспадающая широкими волнами юбка казалась облаком, окутывающим певицу, словно рождающуюся из морской пены Венеру или ангела, возникающего в лазурной дымке. Маленький агатовый крест, висевший на черной ленточке, служил ей единственным украшением.
Закончив песню, девушка на мгновение задумалась, не снимая рук с клавишей, как будто прислушиваясь к последним затухающим аккордам.
Тем временем бесшумно отодвигается муслиновый занавес на одной из внутренних дверей, и новое действующее лицо появляется в гостиной. Это молодая миловидная дама, хорошо сложенная и элегантная. Богатство и изысканность ее туалета, надменная стать, несколько манерные движения – все это свидетельствует о том, что, как всякая красивая и состоятельная женщина, вошедшая уверена в себе. Но, несмотря на все великолепие и изящество знатной госпожи, благородная простота и естественная скромность манер певуньи ничуть не потускнели в присутствии внушительной красоты Малвины. Пожалуй, самым очаровательным в Малвине были ее большие и ласковые голубые глаза, отражавшие врожденную доброту ее сердца.
Малвина мягко, неслышно ступая, приблизилась к певице и остановилась за ее спиной, дожидаясь, когда отзвучит последний аккорд.
– Изаура! – сказала она, легко коснувшись изящной рукой плеча девушки.
– Ах! Это вы? – встрепенулась Изаура, застигнутая врасплох.
– Что с тобой?.. Продолжай, у тебя такой красивый голос! Но мне бы хотелось, чтобы ты пела что-нибудь другое. Почему тебе так нравится эта грустная песня? Где ты ее услышала?
