Черная моль (Черный мотылек) др.перевод - Хейер Джорджетт

И… и все, что он сказал тогда, было: «Бедный ты мой старина Дик…». Больше ни слова. Он не винил меня ни в чем, он не позволил мне вернуться и рассказать правду. О, Вобертон! Ведь когда Джек окликнул меня, мне следовало тут же признаться, выложить все, выкрикнуть эти слова признания и раскаяния, но он… он не позволил. Он сказал только: «Ради Лавинии…»

Вобертон громко высморкался, пальцы его дрожали.

— Вам известно, что случилось потом. Вы знаете, что отец выгнал Джека из дома без единого пенни, знаете, что друзья от него отвернулись, знаете, как убивалась моя бедная матушка. И вам известно, что он уехал, куда — никто не знал. Его не могли отыскать даже когда мать умерла… Последними его словами, обращенными ко мне, были: «Постарайтесь сделать Лавинию счастливой… И забыть все это». Забыть! Бог ты мой! И с тех пор я ничего о нем не слышал, вплоть до момента, когда месяца два назад он напал на мою карету. Я был настолько потрясен, что и слова не мог вымолвить. А он… он схватил меня за руку и начал смеяться! Стояла такая темень, что я едва различал его лицо. Мне только и хватило времени, что спросить как его найти. А потом он умчался галопом и скрылся где-то в вересковых зарослях. Я еще подумал тогда, что зла на меня он не держит…

— Он и теперь не держит! — резко заметил Вобертон. — Но, мастер Дик, если все это правда, почему бы вам не попробовать восстановить его доброе имя? Ведь…

Ричард медленно отвернулся.

— Теперь я не могу допустить, чтоб имя моей жены смешивали с грязью… Спасая его честь, я погублю ее.

Вобертон не знал, что ответить. Потом наконец откашлялся и заметил, что ценит доверие, оказанное ему Карстерсами.

— Вы… э-э… так подробно описали роль, сыгранную его милостью в тот роковой вечер. Возможно, ваше… ну, скажем, воображение, несколько преувеличивает… последствия сей ситуации?

Ричард ответил равнодушным усталым взглядом.

— Возможно. А может, просто подавляет его столь… э-э… экстраординарная индивидуальность. Ведь он не заставлял меня… лгать. Даже Бельмануар не в силах был заставить меня совершить это. И… и в то же время я чувствовал, что он словно подталкивает меня, побуждает обвинить во всем Джека. Нет, я просто не в своем уме, вот и все!

Вобертон с состраданием глядел на Ричарда — вся его поза выражала то удрученное состояние, в котором он пребывал. Затем он, похоже, вознамерился взять себя в руки и гордо выпрямился.

— Так вы… э-э… вы не собираетесь пользоваться его долей дохода, сэр?

— Я еще не настолько низко пал, Вобертон.

— Его светлость оставляет Уинчем и все имущество вам. Он огорчится, узнав, что вы отказались.

— Я не прикоснусь к его доле.

Адвокат кивнул.

— Признаюсь, мистер Карстерс, я рад слышать это. И снова связываться с его светлостью вовсе не обязательно. Полагаю, он не горит желанием… это… вступать в какие-либо контакты с семьей. Для него это слишком болезненно. Но он велел передать вам привет, сэр, и ее светлости тоже.

— Благодарю… Вы ничего не упустили? Больше он вам ничего не говорил?

— Он был очень сдержан, сэр. Однако не думаю, что он несчастлив.

— И никакой… горечи?

— Определенно нет, сэр.

Мистер Вобертон поднялся, явно изъявляя желание уйти как можно скорей. Ричард нехотя последовал его примеру.

— Так значит, вам больше нечего мне сказать?

— Сожалею, сэр, но это так. Нечего.

Ричард медленно приблизился к двери и отворил ее.

— Позвольте поблагодарить вас, сэр, за ту доброту и усердие, что вы проявили, выполняя столь деликатное поручение. Весьма признателен.

Мистер Вобертон низко поклонился.

— Умоляю, не стоит об этом. Все, что я делаю для Карстерсов, доставляет мне лишь самое искреннее удовольствие.

И, отвесив еще один поклон, он скрылся за дверью.

Глава 4

Ричард неспешно вернулся к креслу. Постоял секунду и сел. Положил руки на стол и тупо глядел в окно. Так он просидел какое-то время совершенно неподвижно. Наконец с тихим вздохом взял перо. Обмакнул в чернильницу и другой рукой придвинул к себе кипу бумаг. И начал писать.

Минут двадцать, наверное, путешествовало перо по страницам, затем остановилось и Ричард поднял глаза к двери.

Она отворилась и впустила леди Лавинию. Шурша юбками, вошла она в библиотеку с рукоделием в руках. Шутливо сделала книксен мужу и, подойдя к креслу, протянула было руку в ямочках, чтоб придвинуть его. Но затем передумала и, порхнув к кушетке, уселась на нее, расправляя бесчисленные оборки и юбки. А усевшись, занялась работой — иголка быстро сновала по ткани, делая четкие стежки.

Ричард молча наблюдал за ней, следя за каждым движением ее хорошенькой ручки и каждым поворотом белокурой головки.

Очевидно, молчание было не по вкусу леди, ибо она вскоре начала отбивать нетерпеливый такт своей стройной ножкой. Муж по-прежнему не произносил ни слова и она подняла свои эмалево-голубые глаза.

— Ну, что ты такой мрачный, Дик? Почему не говоришь со мной? — голос был высокий и какой-то детский, и еще она имела привычку заканчивать каждую фразу заметным повышением тона, что в совокупности с несколько протяжной манерой выговаривать гласные придавало ее речи особое очарование.

Ричард с видимым усилием улыбнулся.

— Разве, моя дорогая? Виноват. Только что заходил Вобертон.

Личико жены на секунду омрачилось, пухлая нижняя губка капризно выпятилась.

— Он с ним виделся.

— О-о?.. — это «о» прозвучало вдвое протяжней, чем следовало бы, и было призвано изображать равнодушие.

— Да. Джек ото всего отказался. Просит меня быть его доверенным лицом и распоряжаться Уинчемом по своему усмотрению. Он поступил очень благородно…

— Да! О, да! И ты согласился, Ричард?

Он пропустил вопрос мимо ушей.

— Он… Вобертон говорит, что он не сильно изменился.

— О?.. — снова протяжный вопросительный звук, сопровождаемый деликатным зевком.

— И еще он сказал, что не думает… что Джек затаил на меня зло — он замолк, ожидая ответа жены, но она была целиком поглощена прикалыванием цветов, выдернутых из вазы, к своему платью и молчала. Карстерс устало отвернулся.

— Если бы не ты, дорогая, я бы тогда сказал всю правду… Я, наверное, просто обезумел, что не сделал этого.

— Дик! — она уронила цветы на пол, но не обратила внимания. — Дик!

— О, тебе нечего бояться! Не думаю, — с горечью продолжил он, — что найду в себе мужество… снова увидеть всех их по прошествии этих шести лет…

Лавиния беспокойно заерзала по кушетке.

— Ты не сделаешь этого, Ричард! Обещаешь? Не сделаешь? Я не вынесу этого позора! Обещай, что никогда никому ничего не расскажешь, ладно?

— Нет, — ответил он, не глядя на жену. — Этого я не могу обещать.

Небрежно сбросив вышивание с колен, она вскочила и яростно затрясла маленькими кулачками.

— Значит, ты сделаешь это?! Хочешь меня опозорить! Тебе плевать, какие мученья ты мне причиняешь! Ты…

— Лавиния, ради всего святого! — оттолкнув кресло, он вскочил. — Успокойся! — Ричард знал способность жены впадать в приступы ярости и нахмурился, ожидая худшего.

— Не успокоюсь! О, да-да, конечно! Считаешь меня скандалисткой, я знаю, знаю! И нечего строить кислую физиономию, сэр, потому что вы куда хуже! Я молчать не собираюсь. Пусть я ужасная женщина, зато ты — мошенник, карточный шулер, вот кто ты!

Карстерс бросился к ней.

— Лавиния!

— Нет! Оставь меня в покое, не трогай! Это из-за тебя я так несчастна! Ты всегда отказывал мне во всем, а теперь угрожаешь опозорить!

— Это неправда! — выкрикнул Ричард, окончательно теряя голову. — Я не могу обещать, вот и все. И в чем таком я тебе отказывал, когда позволяли средства? Господь свидетель, ты делаешь все, чтобы разорить меня!

— Ах, вот оно как!.. Так значит, это я во всем виновата? Разве не ты вынудил милорда оставить все деньги Джону? Плата за то, чтоб он молчал. Обо мне ты не подумал…