Генрих протянул руку, весело похлопал Анну по животу:
— И не зря!
Она раздраженно отбросила его руку. Он застыл, хорошее настроение сразу угасло.
— Я не лошадь, чтобы меня щупать, — бросила Анна.
— Будь у меня кобыла с вашим характером, я скормил бы ее собакам, — холодно возразил король.
— Норовистую лошадь нужно уметь объездить, — с вызовом произнесла она.
Мы ждали обычной бурной реакции. Долгую минуту король молчал, улыбка Анны становилась все более вымученной.
— Не все лошади того стоят, — ответил Генрих едва слышно.
Только несколько человек, те, что сидели поближе, разобрали его слова. Анна побелела, но в то же мгновенье вскинула голову и рассмеялась, будто король произнес что-то невероятно остроумное. Окружающие опустили головы, каждый сделал вид, будто занят разговором с соседями по столу. Ее взгляд скользнул мимо меня к Георгу, их глаза встретились осязаемо, как рукопожатие.
— Еще вина, дорогой муж? — предложила Анна.
Голос не дрожит. Один из придворных выступил вперед, налил королю и королеве вина, обед начался.
Генрих мрачен. Его не веселят ни танцы, ни музыка, хотя ест и пьет он еще больше обычного. Он поднялся на ноги, морщась от боли, захромал по зале, говоря то с одним, то с другим, выслушал чью-то просьбу, подошел к нашему столу, где сидели придворные дамы королевы, остановился между мной и Джейн Сеймур. Мы одновременно вскочили на ноги, но он смотрит только на нее. Потупив глаза, делает реверанс:
— Я устал, очень устал. Как бы хотелось очутиться в Вулфхолле, вы бы собрали для меня букет из трав.
— Я готова сделать все, чтобы ваше величество смогли отдохнуть и избавиться от боли, — произносит она со сладчайшей улыбкой.
Генрих, которого я знала, переспросил бы: „Действительно все?“ — радуясь вульгарной остроте. Но этот новый Генрих придвигает табурет, делает нам знак сесть подле него.
— Можно вылечить синяки и шишки, но не старость. Мне сорок пять, и я впервые чувствую свой возраст.
— Это из-за падения. — Голос Джейн звучит мягко, утешительно, словно молоко капает в подойник. — Вы ушиблись, устали, вы изнурены заботами о безопасности королевства, ведь вы день и ночь думаете об этом.
— Кому я оставлю в наследство прекрасную страну? — скорбно говорит Генрих. Оба смотрят на королеву, Анна, вспыхнув от гнева, — на них.
— Хвала Господу, королева ждет сына.
— Помолитесь обо мне, Джейн, — просит он шепотом.
— Это мой долг — молиться о короле, — отвечает она с улыбкой.
— Вы будете молиться об мне сегодня ночью? — спрашивает он еще тише. — Когда я в страхе лежу без сна и каждая косточка ноет, приятно знать — вы молитесь обо мне.
— Хорошо, — говорит она просто. — Я словно буду рядом, моя рука у вас на лбу, вам будет легче заснуть.
Я прикусила губу. За соседним столом моя дочь Екатерина с округлившимися глазами пытается разгадать этот новый способ ухаживания под видом вкрадчивого благочестия.
С гримасой боли король встает.
— Руку! — бросает через плечо.
Полдюжины кавалеров бросаются вперед ради чести помочь его величеству вернуться на свое место на возвышении. Генрих отстраняет моего брата, выбирает брата Джейн. Анна, Георг и я молча следим за тем, как Сеймур усаживает короля на трон.
— Я убью ее, — мрачно произносит Анна.
Лежу на ее кровати, лениво опираясь на локоть, Георг примостился у камина, сама Анна сидит перед зеркалом, служанка расчесывает ей волосы.
— Могу сделать это за тебя, — говорю я. — А еще святую из себя строит.
— Она очень хороша, — рассудительно замечает Георг, словно хвалит искусного танцора. — Не то что вы. Все время жалеет его. Крайне соблазнительно.
— Паршивая девка, — цедит Анна сквозь зубы. Берет гребень из рук горничной. — Можешь идти.
Георг наливает всем еще по стакану вина.
— Мне тоже пора, — говорю я. — Уильям ждет.
— Останься, — властно заявляет Анна.
— Слушаюсь, ваше величество, — покорно отвечаю я.
Сестра предостерегающе смотрит на меня:
— Может, удалить эту тварь Сеймур от двора? Не переношу ее постоянное жеманство. Как она меня бесит!
— Лучше оставь ее в покое, — советует Георг. — Когда король поправится, он захочет чего-нибудь поострее. И не дергай его. Он рассердился сегодня, но ты сама виновата.
— Не могу видеть его таким жалким. Он же не умер. Чего так страдать из-за ерунды?
— Он напуган. И он уже не молод.
— Снова начнется это притворство — дам ей пощечину. Предостереги ее, Мария. Еще раз посмотрит на короля с этой своей улыбочкой, словно она сама Богоматерь, пусть пеняет на себя.
Соскальзываю с кровати.
— Ладно, скажу ей. Может быть, не дословно. Теперь я могу идти? Я устала.
— Иди уж, — раздраженно бросает Анна. — Ты-то хоть останешься, Георг?
— Жена будет ворчать, — предупреждаю я. — Она уже жалуется на то, что ты все время здесь.
Думала, Анна не обратит внимания на мои слова, но нет, они обмениваются взглядами, Георг встает, собирается уходить.
— Неужели я вечно должна быть одна? — вопрошает Анна. — Гулять — одна, молиться — одна, в постель — одна.
Георг медлит, слыша такую неприкрытую мольбу.
— Ты сама захотела быть королевой, — говорю я твердо. — Я же предупреждала — радости это не принесет.
На следующее утро мы с Джейн Сеймур бок о бок идем на мессу. Дверь в королевскую часовню открыта, мы видим — Генрих сидит за столом, раненая нога на табурете, секретарь читает письма и подает на подпись. Джейн замедляет шаг, улыбается, он замечает ее, замирает с пером в руке, так что чернила успевают высохнуть.
Мы с Джейн стоим рядышком на коленях в часовне королевы, слушаем, как служат мессу в церкви под нами.
— Джейн, — окликаю я тихонько.
Открывает глаза, она сейчас далеко отсюда.
— Что, Мария? Прости, я молилась.
— Если ты не бросишь свои слащавые улыбочки, одна из нас, Болейнов, выцарапает тебе глазки.
Во время беременности у Анны вошло в привычку совершать прогулки по берегу реки — вверх, к лужайке для игры в шары, по тисовой аллее, мимо теннисных кортов и обратно во дворец. Мы с братом всегда сопровождали ее. Большинство дам, да и некоторые придворные тоже гуляли с нами, ведь король больше не охотился. Георг и сэр Франциск Уэстон обычно не отходили от Анны, развлекали ее, подавали руку на лестнице, а кто-нибудь из нашего узкого круга, Генрих Норрис, сэр Томас Уайетт или Уильям, шел рядом со мной.
Однажды Анна утомилась и сократила прогулку. Мы вернулись во дворец — Анна под руку с братом, я — с Генрихом Норрисом. Стражники широко распахнули дверь в покои королевы, и перед нами, как в рамке, предстала живая картина — Джейн Сеймур на коленях у короля. Она вскочила, он тоже попытался встать на ноги, с независимым видом отряхивая одежду, но пошатнулся, вид у него был дурацкий. Анна налетела на них как ураган.
— Пошла вон, девка, — прикрикнула она на Джейн Сеймур.
Джейн сделала реверанс и исчезла. Георг попытался увлечь Анну во внутренние покои, но она набросилась на него:
— Что эта тварь делала у вас на коленях? Припарку изображала?
— Мы беседовали… — неуклюже оправдывался он.
— Она так тихо говорит, что необходимо совать вам язык прямо в ухо?
— Это не то, что вы думаете…
— Знаю я, что это! — заорала Анна. — И весь двор знает, всем выпало счастье наблюдать. Гулять вам трудно, устроились тут в свое удовольствие с маленькой хитренькой втирушей на коленях.
— Анна! — Все, кроме нее, услышали мольбу в голосе короля.
— Я этого не потерплю! Она покинет двор!
— Сеймуры верные друзья короны и добрые слуги, — высокопарно произнес Генрих. — Они останутся.
— Чем она лучше городской шлюхи? — бушевала Анна. — И мне она не друг. Не желаю терпеть ее среди своих дам.
— Она милая, чистая девушка, и она останется. Вы забываетесь, мадам.
— Имею я право выбрать придворных дам? Я королева, и это моя комната. Клянусь, не потерплю здесь тех, кто мне не нравится.
