Ключ от твоего сердца (ЛП) - Милан Кортни

      В такие моменты, как этот, она жалела, что он вообще поцеловал ее. Она почти могла вспомнить ощущение его губ на своих. Это была приводящая в замешательство мысль, ведь он был другом.

      Просто друг, а друзья не думают о том, чтобы целовать друг друга. Он определенно выбросил из головы все мысли о том, чтобы поцеловать ее. Он был приветлив. Он был забавным. Он был даже надежным, чего она никогда бы не предсказала. Просто он не собирался целовать ее, а она не собиралась целовать его в ответ.

- Я предпочитаю входить в помещение как мышь, - сказала Элейн в шутку, чтобы развеять свою неуверенность. - Я очень тихо крадусь вдоль стены. Ты когда-нибудь пытался красться в ярко-красном? Это невозможно сделать.

      Она оглядела комнату и заметила свою мать.

- Если что-то стоит делать, - сказал он, - то это стоит делать смело.

- Я храбрая, - запротестовала она. - Храбрая, как мышь. Требуется немалая смелость, чтобы войти в комнату, населенную людьми в сто раз больше тебя.

      Он бросил на нее взгляд. Он не совсем закатил глаза, но поднял взгляд к небу, словно в безмолвной мольбе.

- Ладно, - сказала она. - Если этого недостаточно, я буду храброй, как страус. Как только я увижу что-то пугающее, я спрячу голову в песок.

      Он лишь покачал головой.

- Моя дорогая, - сказал он, - страусы не прячут голову в песок. Это миф.

- О?

      В другом конце комнаты ее мать разговаривала с группой дам. Леди Стокхерст, казалось, была очень взволнована, Элейн догадалась по ее преувеличенной жестикуляции.

      Уэстфелд продолжил свою лекцию.

- Страус весит более пятнадцати стоунов. Он может обогнать лошадь. Какая нужда в трусости?

      Дамы, которые разговаривали с ее матерью, махали веерами. Она не могла разглядеть их лиц, но Элейн могла представить, как они сдерживают жестокие улыбки.

- Очень хорошо, - сказала Элейн. - Обещаю, что когда я буду весить пятнадцать стоунов, я перестану бояться.

      Толпа сдвинулась, и в этот момент Элейн увидела, что женщина, стоявшая ближе всех к ее матери, была леди Косгроув. За все эти месяцы Элейн начала расслабляться. Но ее мать по-прежнему оставалась ее слабым местом. У нее не было собственной защиты, и Уэстфелд не смог ее спасти. Не дожидаясь больше ни слова, она направилась через комнату.

- Элейн, - прошипел Уэстфельд, следуя рядом с ней. Но он тоже это увидел.

      С тех пор как они стали друзьями, они говорили о множестве вещей - о парламенте и моде, сельском хозяйстве и последней книге Диккенса.

      Они не упомянули о дружбе Уэстфелда с леди Косгроув. Женщина держалась на расстоянии с начала сезона, но Элейн видела ее слишком часто. Сбежать от нее было невозможно; в конце концов, она жила прямо через дорогу. Элейн часто желала, чтобы это леди Косгроув куда-нибудь уехала, а не ее муж.

- Ты знаешь, что она сделает, - сказала Элейн.

- Я знаю, чего я не позволю ей сделать. - Это были его последние слова перед тем, как они присоединились к группе.

- Леди Элейн.

      Леди Косгроув улыбнулась Элейн, каким-то образом вообще избегая взгляда своего кузена.

- Ваша мать только что согласилась выступить для нас через несколько недель.

- Лекция?

      Элейн постучала пальцами по своим юбкам. Лекция - это не слишком страшно. Не многие придут, и ее матери это понравится.

- Лучше! - воскликнула ее мать. - Через три недели леди Косгроув устраивает торжественный прием на Ганновер-сквер. Там будет музыка, и сотни людей, все заинтересованные в—

- Мама, - мягко прервала ее Элейн, - они бросали помидорами на некоторых из крупных мероприятий. - Вспомни. Леди Косгроув не желает нам добра.

      За спиной леди Стокхерст леди Косгроув сдержала улыбку.

      И, казалось, это не будет один из тех дней, когда ее мать помнила о подобных вещах.

- Зачем им это делать? - размышляла ее мать. - Я не могу этого понять. Даже люди низшего класса знают, что делать с совершенно хорошими помидорами. А благородное общество...

- Они бросают гнилые овощи, чтобы выразить неудовольствие.

- Или от скуки, - вставила леди Косгроув. - Но, леди Элейн, вы же не хотите сказать, что ваша родная мать скучная, не так ли?

- Все это чепуха, - заявила леди Стокхерст. - Я не знаю, о чем ты говоришь, Элейн. Помидор - это фрукт, а не овощ.

      Стоявший рядом с Элейн Уэстфелд взял ее за руку.

- Все будет хорошо, - тихо сказал он. - Все пройдет хорошо.

      Леди Косгроув поджала губы.

- Как это? - прошептала Элейн. - Я видела, как это происходит. Выставить ее напоказ перед большим количеством людей, подвергнуть еще большему унижению… Как это может пройти хорошо? Я знаю, что ты будешь добр, но ты не можешь контролировать реакцию двух дюжин человек - а их может быть до тысячи.

      Уэстфелд просто пожал плечами.

- Что говорил Архимед? «Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю!» Все будет хорошо.

Она фыркнула.

- Я полагаю, тебе тоже нужна точка опоры, на которую можно опереться своим рычагом.

      Он улыбнулся - выражение такое же высокомерное и уверенное, как и всегда.

- Ну что ж.

      Его глубокий протяжный голос, казалось, резонировал с какой-то глубинной частью ее.

- Если когда-нибудь тебе понадобится... точка опоры для твоего рычага, я здесь.

      Она взглянула на него. Он наблюдал за ней, и она почувствовала, что вот-вот вспыхнет пламенем. Она вырвала свою руку из его прежде, чем он успел заметить.

- Будь серьезен, Уэстфелд.

      Он покорно покачал головой.

- А я-то думал, что совершенно серьезен.

      В течение следующих недель Эван пытался шутить, чтобы облегчить страдания Элейн. Но это не сработало, и в конце концов он вообще перестал шутить. Но, несмотря на все попытки заставить ее улыбнуться, он все еще скрывал правду о том, что делал.

      Правда была смертельно серьезна. К тому времени, как он нашел место в зале на Ганновер-сквер перед лекцией леди Стокхерст, он уже чувствовал цену последних двух недель напряженной работы. Он писал письма, нашел курьеров и лично поговорил более чем с полудюжиной мужчин.

      Ему пришлось. Он слишком хорошо понимал, как действует Диана. Его двоюродная сестра планировала, чтобы ее вечер развлечений имел ошеломляющий успех. Все началось со сцены из "Пиквикских газет" в исполнении театра Адельфи. Игра актеров была четкой и правдоподобной, персонажи мастерски изображены. Затем последовал концерт Мендельсона для фортепиано и скрипки и короткий антракт для легкого освежения. Он должен был завершиться выступлением знаменитой сопрано Джулии Гризи.

      Леди Стокхерст, зажатая между этими сияющими огнями, казалось, служила слишком ясной цели: она должна была стать комической интерлюдией. Когда она начинала, казалось, что она действительно подходит на эту роль. У нее были составлены великолепные звездные карты, показывающие курс планет и расположение ее кометы на ночном небе. Она говорила с большим воодушевлением; ее жизнерадостность перешла все границы, подобающие леди. Она закончила свое выступление страстной речью о движении звезд, предсказав возвращение небесного посещения через двенадцать лет.

      Нужно было либо смеяться, либо аплодировать... и когда она закончила, аплодисментов не последовало. Вместо этого, когда она попросила задать вопросы, аудитория сидела почти в тишине, как будто не была уверена, как реагировать. Следующие несколько секунд будут решающими.

- Леди Стокхерст, - сказала женщина впереди. - Я не могла не заметить, что ваша презентация включала расчеты, которые традиционно ведутся джентльменами. Как леди, вы когда-нибудь задумывались о том, что, возможно, вы не подходите для такой работы?

      Могло быть и хуже. Тем не менее, через холл от него Эван мог видеть, как напряглась Элейн. Ее подбородок вздернулся, как будто она бросала вызов всему миру говорить плохо о ее матери. Он почувствовал, как его собственное сердце сжалось, как будто он вздрагивал от боли, которую ей могли причинить.