На сердце без тебя метель... (СИ) - Струк Марина

— Кого поцелую, тот и есть…

— Что? — не поняла Лиза, все еще оглушенная вспыхнувшим в ней желанием.

— «…вот Иуда, один из двенадцати, пришел, и с ним множество народа с мечами и кольями, от первосвященников и старейшин народных. Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его»…

— Я не понимаю тебя…

— Неужто? Неужто не понимаешь, Lisette? Кто целует, тот Иуда. Разве не так? Не так?..

Его пальцы уже не несли нежность. Они буквально впились в ее руки через тонкую ткань ночной сорочки, причиняя боль и оставляя следы на нежной коже. Лиза пыталась вырваться из его крепкой хватки, отвести глаза от холода его темного взгляда, но не могла. А он все повторял и повторял фразу из Писания, хлестал ее словами наотмашь. А когда она, уже почти провалившись в странное состояние полуобморока-полуяви, в очередной раз взглянула в глаза, горящие яростным огнем, увидела вовсе не глаза Александра, а Marionnettiste. И тут же при этом узнавании хватка пальцев на ее руках ослабла, а взгляд стал иным — полным муки и раскаяния. Это был тот самый взгляд, от которого она без тени сожаления убежала когда-то в парке Заозерного, спеша навстречу Александру.

— Кого поцелую, тот и есть, mon couer, n’est-ce-pas?..

Лиза проснулась, как от толчка, чувствуя, как неистово колотится сердце в груди. За окном уже вовсю светило солнце, в доме проснулись — она ясно слышала глухой шум голосов внизу, вероятно, в гостиной. Странное чувство тревоги не развеялось вместе с остатками сна, которые она смыла прохладной водой во время утреннего туалета. Мысли о сне не ушли, как это часто бывало, когда она переступала порог своей маленькой спаленки, торопясь навстречу новому дню.

Не совершила ли она ошибки, написав кукловоду? Отсылать ли с почтой письмо, запертое до поры до времени в бельевом ящике комода? Быть может, эта тревога не проходила из-за неожиданной встречи с Василем? Или сон пришел к ней под властью эмоций, испытанных при виде Красновой?

Мысли не оставляли Лизу в покое добрую половину дня, покамест не вернулась Натали, что выезжала поздравить с именинами дочерей-двойняшек одного из сослуживцев Григория. Она с большим участием справилась о здоровье Лизы. И немудрено, после того как Лиза вчера спешно уехала из театра, а нынче проспала до второго часа пополудни.

— Как же отрадно видеть вас в добром здравии, ma chèrie, — улыбнулась с облегчением Натали. — Во время визитов мне так не хватало вашего присутствия. A propos! О вас справлялась одна персона. Хозяйка по секрету сообщила мне, что он искал меня, представьте себе! Благо Никита успел мне шепнуть, что вы не желаете водить знакомство с этим господином. Весьма благоразумно в вашем положении. Младший Дмитриевский — не подходящая компания для девицы на выданье. Стишков в альбом начеркает, романсом голову вскружит, да и вильнет хвостом. Не партия вовсе! Долить ли вам кипятка, ma chèrie? Вам надобно пить горячий чай, это вернет румянец на лицо. А то вы нынче такая бледная…

Наталья все щебетала, рассеянно размешивая ложечкой варенье в фарфоровой розетке, а Лиза забыла, как дышать. Она все ждала, что Натали вот-вот сведет воедино историю ее прошлого и неожиданное бегство из театра при виде Дмитриевского. Только в отличие от своего деверя сделает верные умозаключения. Это и произошло спустя несколько минут. Натали вдруг умолкла на полуслове, а потом повернулась к Лизе, широко распахнув глаза и прикрыв ладонью округлившийся в изумлении рот.

— И вы позволили мне болтать всякие глупости! — воскликнула она через мгновение, придя в себя, и добавила, видя растерянность Лизы: — И этот vaudeville! Краснова… O mon Dieu! Я и представить не могу, каково вам было смотреть на нее… Простите меня, Lisette! Воистину прав Григорий Александрович: язык мой — враг мой. Ведь эта титулованная особа… это ведь он? Его сиятельство? O mon Dieu! Mon Dieu!

Лиза с улыбкой пожала руки, которые в раскаянии протянула ей Натали, и уже собиралась ответить, когда внизу в передней стукнула дверь, а после на лестнице раздались тяжелые шаги. Никита Александрович вошел без доклада, по праву члена семьи. Натали при его внезапном появлении залилась краской, выдавая свое состояние с головой.

— Что с вами, сестрица? — заметив ее румянец, удивился Никита. — Мы же только пару часов как расстались, а вам нездоровится… Нынче ветрено и моросит. Немудрено лихорадку подхватить.

— Да, верно, она, лиходейка, — поспешила согласиться Наталья, еще больше привлекая внимание Никиты своим волнением. К тому же она то и дело поворачивалась к Лизе и пристально, со значением, смотрела той в глаза, что тоже не могло остаться незамеченным. — Желаете чаю, mon frère? Позвонить?

— Благодарю вас, сестрица, но нет времени на то. Я к вам, собственно, с вестями. Мой отпуск окончен. Рана затянулась, и нет причин более находиться в Москве. Нужно возвращаться в полк.

— О нет! А как же Рождество?

— Служивый человек не волен выбирать, — улыбнулся Никита. — Я не оставлю вас своими письмами. Вот увидите, почтари загоняют лошадей, доставляя корреспонденцию в Хохловский переулок. Или же вы навестите меня в Твери, коли поедете в Муратово.

— Кто по своей воле уедет из Москвы на Рождество? — усмехнулась Наталья, вызывая снисходительную улыбку деверя.

Лиза же, услышав, что Никита едет в Тверь, окаменела. Рука невольно взметнулась к горлу, словно стало нечем дышать. Одно только слово местных сплетников, и он без труда разгадает всю ее историю. Недаром его прозвали La tête bien.

— Ну, может статься, выедете в Муратово на лето, — мягко проговорил Никита. — Имение пусть и небольшое, но зато какие закаты над лугами… Да и до Твери всего шесть десятков верст.

— Шесть десятков! Деревня! — покачала головой Наталья в притворном ужасе.

Это было так комично, что даже Лиза не смогла сдержать улыбку.

Далее беседа потекла вокруг предстоящего отъезда Никиты и будущих балов и выездов, которые планировала делать Натали по окончании Филиппова поста. Никита пробыл до самого обеда, который разделил со всеми домочадцами. Даже Григорий вернулся со службы ранее обычного, получив записку о возвращении брата в полк. За обедом Лиза с легкой тоской поняла, что ей будет не хватать Никиты Александровича, и безмерно удивилась этому пониманию.

Прощаясь, Никита вдруг отвел ее в сторону, явно желая сохранить предмет разговора в тайне.

— Нам не довелось переговорить, — начал он, глядя Лизе в глаза. И в этом взгляде не было никакого скрытого умысла, а в словах — ни нотки фальши. — Давеча я сказал вам, что вы можете располагать мною. Это истинно так. Я знаю, что есть нечто, что тревожит вас. Ежели ваша просьба о помощи касается того, располагайте мной смело, как располагали бы самым близким другом или братом.

— Благодарю вас, — только и сумела произнести растерянная Лиза.

— И как ваш друг… как ваш брат… Быть может, вы позволите мне… ваша честь… — Никита замялся в смущении, и Лизу словно обожгло догадкой.

При слове «честь» перед глазами мелькнул кроваво-алый след на лице Александра из-под ее руки. Только спустя время она сообразит, что Никита имел в виду другого человека, а вовсе не графа, но тогда страх за Александра едва не лишил ее рассудка.

— Нет! Я вам запрещаю! — она даже схватила ладони Никиты, словно это могло заставить его отступиться. Слишком громко воскликнула, привлекая внимание Дуловых, расположившихся неподалеку перед камином. — Пусть прошлое останется в прошлом!

— Пусть прошлое останется в прошлом, — повторил Никита, легко пожимая ее ладони в ответ.

Наверное, их странное прощание и послужило причиной короткого разговора, который случился, едва Никита покинул дом. Григорий некоторое время прислушивался к стуку колес коляски, отвозивший брата за вещами на постоялый двор, после чего неожиданно проговорил:

— Mon pere disait toujours que le passé nous definit^[321]. Нет, я не осуждаю вас за грехи прошлого, Лизавета Алексеевна. Я принял вас в свой дом, могло ли быть такое, коли осуждал бы? Но не скрою, мне не все по нраву.