Анчутка (СИ) - Малых Алексей

— Даже не спрашивай, — опередил Извор брата, который, в миг опрянув от дремоты, встрепенулся, желая верно засыпать того вопросами.

— Пиво нести?

Извор отрицаясь повертел головой. Этим привёл Мира, редко видящего взбалмошного брата в таком состоянии, а вернее никогда, в ещё большее недоумение.

— Ба, — Мир попытался, поддержать разговор. — Э́ко, брат, тебя прижало, чтоб ты от пива отказался.

— Я завтра тебе всё расскажу, — через силу выдавил из себя и поднялся с лавки, направляясь в дальнюю клеть, где часто ночевал задержавшись у Мира. Нары вдоль стены были свободными. — Со своей зазнобой верно, — презрительно фыркнул Извор.

Сон не шёл, в голове гудело от мыслей и воспоминаний. Томило так, что в пору было выть волком, да ещё слободские никак не хотели угомониться.

Откинув от себя подушку, под которой прятался от шума, не дождавшись рассвета, ещё до третьих петухов, Извор выскочил во двор. Он бросился к колодцу, желая окатить себя ледяной водой дабы охладить внутренний жар, вызванный борьбой самим с собой — негодование, отчаяние и удручёность рвали его на части.

Оторопевшая Сорока, ничего не понимая, хлопала глазами глядя на несущегося на неё Извора, выронила полную воды бадейку и замерла так и держа руки перед собой, и втянув голову в плечи, стоя в расходящемся круге воды вокруг неё.

— Опять ты? — рявкнул на девицу, подхватив бадейку с землицы и зашвырнув ту в глубь колодца.

Остервенело прокрутил колодезный ворот, наматывая на него длинную цепь. Вытащил бадейку одним рывком и подцепил её за ручку. Желая охладиться немедля, намеревался уже опрокинуть ту на себя, взявшись за деревянные бока своими широкими ладонями, но завис над ней, глядя в отражение на рябистой поверхности. Мысленно вернувшись к вчерашнему купанию, передумал и покосился на Сороку, попятившуюся от него. Та замерла, встретившись взглядом с его надменным и судорожно сглотнув, перевела свой подозрительный на бадейку. Извор всей своей массой понудился в сторону девицы, а та резко прикрылась руками и вся съёжилась, верно ожидая в месть за вчерашнее быть окаченной ледяной водой, но постояв так с долю времени, так и ничего не дождавшись, выглянула сквозь щёлочку растопыренных пальцев.

— Чего зыришь? — Извор толкнул ей в грудь бадейку, что Сорока крякнула, еле успев подхватить её, и со свистом втянула в себя воздух— мало того что ладони болели, так ещё и вода, перекинувшись через край, омочила её грудь и стекла на живот.

— Храбра буди — дело у меня к нему, — не обращая на то внимания, гаркнул Извор. — Чего медлишь?

— Нет его, — затрясла подбородком более от боли, чем от обиды, подставив под дно бадейки колено, чтоб облегчить её тяжесть. — И с чего взял, что должна знать где этот робичич (сын раба)?!

— Ты ж ночь с ним кумовалась?! Скажешь не было, волочайка!

— Он мёду с узваром принёс, раны обработать, и ушёл. А ещё раз волочайкой кликнешь — горло перегрызу!

— Ой ли?

Извор приподнял бровь и, ехидно скривившись лицом, сделал шаг к Сороке возвысившиь горой над ней. Только та не растерялась — бадейку поудобнее перехватила, на того целясь.

— Коли девки твои дворовые, боярин, такие хрупкие, что каждую на раз заломать можешь, о других не пристало бы такое думать, — прошипела будто дикая кошка.

Стоит в дымке предрассветной, лишь только начавшей теснить ночную тусклость, вся ощерившаяся, волосы колтунами висят, в соломе, порты на коленях разодраны, рубаха вся грязная да в мёде перемазана, глаза блестят, ртом перекошенным фыкает — от себя раннюю пчелу, прилетевшую на разнотравную сладость, отгоняет — в миг смешно Извору стало, губы слегка в улыбке изогнул да тут же и вернул на место, когда из под оттопыренного ворота на ключице рубец заметил. На сердце тяжело стало — верно много горя хлебнуть ей пришлось, а от себя — тошно.

— Не трону тебя, — отвёл взгляд в сторону, не желая смущать, хотя вчера любовался на неё всю мокрую. И действительно — чего взъелся, хоть и бродница, а от смерти спасла его дважды, собой рискуя. Да и не видел он ничего — возле сеновала Зима-травница, наместника что лечит, уши грела — её Храбр спугнул.

— Он вчера на закате ещё ушёл. Сказал, на охоту, — голос Сороки догнал Извора, идущего от неё прочь.

***

Не ожидал Извор вернуться на отчий двор так быстро. Помялся возле частокола и, толкнув дверь калитки чёрного входа, лицом к лицу встретился со своей сестрицей, которая вернувшись с ярилиного гулянья, в попыхах на заднем дворе, менялась рубахой со своей сенной. Извор резко развернулся, не дав полуобнажённым девицам завизжать. Да и те рты зажали, верно не желая раскрыться, лишь присели пряча свои выпуклости.

— Бессоромна, всю ночь шлялась! — полушёпотом выругался, подумав про себя: " вся в мать свою."

— И что?! Девица пока — право имею!

— Имеют челядинки да слободские, ты дочь мужа знатного, да ещё и крещёная! — его возмущению не было предела.

— Для чего мне знатность моя, коли после венчания всю жизнь в тереме сидеть буду, — оправила та свою рубаху и слегка тронула плечо брата. — Ты только тяте своему не говори, что меня видел.

— И ты тоже помалкивай, — обменялись заручениями.

Любава брата в щёку колючую чмокнула, как делала это обычно, подтянувшись на его плече и зацепившись за того руками, от чего Извор слегка поморщился, не понимая, как принимать новую явь. Хотя что изменилось-то? Ведь последние девять лет была она его сестрой, уже и свыкся с этой мыслью. Он проследил за ней, как та украдкой перебегая от постройки к постройке занырнула в хоромы. Сенная девка, всю ночь спавшая в одрицкой своей хозяйки, обрядилась в свой наряд и тоже тихомолком поторопилась скрыться.

— Стой, — послышалось за спиной. Извор всю её с ног до головы осмотрел, пристально так, каждый изгиб её фигуры изучая. — Раздевайся.

Та глазами хлопает, по сторонам с опаской оглядывается, не решаясь к действиям, но явно думая, что бессердечный боярин запал на её прелести, смущённо проверещала, стягивая с себя рубаху:

— А коли увидит кто?

Извор руку протянул, выхватив у той одёжу, которую та не решалась оторвать от груди.

— Ты с ней одного роста — ей в раз будет. Поршни тоже давай, — поторапливал ту.

6. Клятва

В отличии от воеводиного двора, где утренняя суета только начиналась, у наместника было шумно. Чернавки и прочая челядь мыли гульбища, натирали до блеска лестницы с их резными балясинами, выбивали перины и одеяла. Двор мели сразу несколько закупов, конюшие чистили денники, а в стряпной избе кляли Зиму, что по её вине скисло всё молоко. Ключница лупила какую-то чернавку, что позволила грязной травнице ошиваться возле печи, что верно та заговор какой и учинила, что и квас весь перебродил.

Держа в руках аккуратный свёрток, Извор бегло окинул всю эту суматоху и, не обнаружив наглой девицы, направился на задний двор. Там возле курятника, в задумчивости засучив руки узлом, неподвижно стояла девка, окружённая копошащейся массой пеструх.

— Эй, — гаркнул той, что куры в миг разлетелись по сторонам, ударяясь друг о дружку, — новенькую не видела — Сорокой звать?

Девка склонилась, пряча голову от этих переполошившихся птиц, которые с сумасшедшим криком взлетали над той и с шумом падали вниз, забивая её своими крылами.

— Я их только прикормила! — оглянувшись через плечо, завизжала на Извора.

Её лицо покраснело от гнева в тон ленты, оттороченной по краю ворота. Это была Сорока в новенькой рубахе.

— Аюшки! Ты ли это?! — явно удивился такой перемене. — Тебя и не признать в этом наряде? Украла поди? Смотри, девки со свету сживут, коли так!

— Не воровала я, — выкрикнула с обидой, — с колодца вернулась, а там уже лежало.

— А курей зачем прикармливала? — безотрывно разглядывал ту, примечая все изгибы её тела, которые не были видны доселе, скрываемые просторными портами и мужской рубахой.

Он нагло отмерил тонкую талию переходящую в округлые бёдра, разница которых была подчёркнута плетёным пояском; на груди, которая колыхалась от каждого её вздоха — а дышала Сорока очень глубоко и часто, явно рассерженно — лежала толстая коса, вычесанная от соломы, конец которой был свободен от накосника; задержался на губах, которые вчера были пухлыми, а сейчас сжаты, что сушёное яблоко, а курносый нос весь сморщился, а глаза постепенно наливались кровью.