Бандит Ноубл Солт - Хармон Эми

– Идемте со мной, – велел вдруг мистер Гарриман и крепко ухватил ее за руку; она с виноватым видом вскинула на него глаза, возвращаясь к реальности. – Я покажу вам настоящего Бутча Кэссиди.

– Давайте все осмотрим коллекцию Эдварда. Она производит сильное впечатление! – воскликнула Мэри Гарриман, взмахивая руками и собирая гостей.

Дети по-прежнему играли под присмотром гувернантки и няни, и Огастес даже не оглядывался в поисках Джейн. Она позволила Эдварду Гарриману увлечь себя в дом, и они вдвоем возглавили процессию, шагавшую вперед так решительно, словно все гости в шелковых платьях и элегантных костюмах собрались в портовые доки, чтобы встретиться там с вражеской бандой.

Коллекция Гарримана располагалась в помещении, которое он называл кабинетом. Целую стену занимали карты, на которых линиями были обозначены пути следования его поездов. В разных точках карт виднелись булавки, прикреплявшие к стене рассказы о совершенных в этих местах ограблениях. На соседней стене, как в музее, висели статьи, посвященные железнодорожной империи Гарримана и самому магнату, а в придачу к ним десятки любопытных снимков. Ее внимание сразу привлекла последняя фотография, пополнившая коллекцию, – Джейн решила так, потому что та располагалась с самого края.

Она попыталась отвести взгляд, чтобы никто не заметил ее пристального внимания, и задала вопрос, ответ на который знала заранее:

– Это он?

– Да. Это бандит, известный как Бутч Кэссиди. Человек, не дававший мне покоя последние несколько лет. Он грабит поезда и делает это очень хорошо. Но у меня есть основания думать, что он покинул Штаты.

– Откуда у вас эта фотография? – спросил Карнеги, сорвав вопрос у нее с языка. – С виду она будто ненастоящая. Как вам удалось заставить его позировать?

Гарриман, явно довольный собой, ухмыльнулся:

– Этот снимок стоил всей той истории, которая ему предшествовала. Мы хотели договориться о перемирии. Я рассчитывал, что Кэссиди будет работать на меня, станет моим консультантом. Он знает все уязвимые места моих поездов, знает, где на них легче всего напасть. А еще знает все уловки бандитов, от которых мы могли бы защититься. Фотография сделана в тот день, когда мы с ним встретились. Он стоял почти неподвижно, ожидая, пока к нему подойдет адвокат, так что мой фотограф сделал прекрасный снимок. Думаю, он сумел передать его истинный характер.

– Я действительно вижу некоторое сходство, Джейн, но вряд ли это один и тот же человек, – сказал Оливер, внимательно рассматривая снимок мужчины в поношенной ковбойской шляпе: тот стоял на фоне гористой местности, разведя руки в стороны и глядя на что-то за пределами фотографии.

Снимок был потрясающий, вполне достойный места в музее. Джейн решила, что дом Гарримана и есть своего рода музей.

Человек, с которым они столкнулись в Карнеги-холле, действительно не слишком походил на пропыленного ковбоя со снимка. Одежда была совершенно другая. И фон. И все же Оливер ошибся. Это был один и тот же человек.

Она подошла ближе, притворившись, что хочет рассмотреть его лицо, хотя ей это было не нужно. Взгляд Ноубла Солта, полный смирения и грусти, встретился с ее взглядом, и она потрясенно отвернулась. И сразу отошла.

– Вы правы. Вряд ли это он, – непринужденно заметила она. При необходимости она могла великолепно сыграть любую роль. – Где была сделана эта фотография?

– Неподалеку от границы Айдахо и Юты. На заброшенной почтовой станции. От этого места нас сейчас отделяет целый мир. Целый мир, – повторил Гарриман и вздохнул так, словно тосковал по тому миру.

– Я бы сказала даже, что тот мир и наш ничем не похожи друг на друга, – произнесла она, не отводя глаз от бандита.

– Конечно, – кивнул Гарриман.

Джейн никогда не сомневалась в том, что Бог есть. В конце концов, в одном только Лондоне сосуществует миллион разных миров. Еще миллион – в Париже, еще миллион – в Нью-Йорке. И все они почти никогда не пересекаются. Она считала, что небеса – лишь еще один мир, недосягаемый для человека. Мужчина на снимке существовал в своем, отдельном, особом мире.

Она не могла оторвать глаз от снимка, а Гарриман продолжал рассказывать, радуясь, что она проявляет неподдельный интерес к главному предмету в его коллекции.

– Он примечательный человек, – проговорил Гарриман.

Карнеги уже отошел, Мэри Гарриман тоже двинулась к выходу из кабинета, уводя за собой дам. Бандит мало кому был интересен так, как ей.

– Но чтобы он оказался в Карнеги-холле… это бессмыслица, – продолжил он. – Правда, он очень непредсказуем. Наша последняя попытка встретиться с ним закончилась полной неудачей… Но, может… – Он потянул себя за вислый ус, снова взглянул на карту. – Сообщите мне, если еще когда-нибудь увидите этого человека. И не дайте ему себя провести. Он не тот, кем кажется. Он ловок. Неуловим. Ему нельзя доверять.

– Конечно, – отвечала она, хотя и не была согласна с магнатом. Она знала, что может доверять мужчине со снимка. Чувствовала это. – Конечно, я вам сообщу. Только это был другой человек.

Позже, ночью, когда все в доме уснули, она потихоньку спустилась в кабинет, где хранилась коллекция Гарримана. На следующий день они уезжали, и ей хотелось в последний раз взглянуть на фотографию, осмотреть коллекцию так, чтобы ей при этом никто не мешал.

Она ожидала, что дверь в кабинет будет заперта, но, когда закрыла глаза, лелея надежду, и повернула ручку, дверь подалась. Никто ее не запирал. В камине чуть мерцали угольки. Она решила, что Гарриманы уже наверняка спят, зажгла лампу и в тишине принялась изучать статьи, которые Эдвард Гарриман старательно вырезал, обрамлял и закреплял в соответствовавших им точках на карте. В статьях говорилось о кражах. Она все прочла, изучила на карте все места, где были совершены преступления.

Она не могла соединить мужчину, который ей так помог, с тем, кто взрывал динамитом стенки вагонов и опустошал сейфы в банках. Судя по всему, он любил динамит.

– Мама?

Она тихо вскрикнула, вскинула руку, словно защищаясь, и смахнула со стены фотографию Бутча Кэссиди. Рамка с грохотом рухнула на пол.

В дверях стоял Огастес, широко раскрыв темные глаза, весь дрожа под ночной рубашкой. На его так непохожих друг на друга щеках блестели слезы.

– Ты меня бросила! Ты бросила меня и не вернулась!

– Прости, мой дорогой, – выдохнула она и опустилась на колени возле упавшей фотографии, оценивая ущерб. – Стой там. Тут могут быть осколки, а ты босиком.

Огастес медленно двинулся к ней, не обратив внимания на ее слова. Стекло в рамке треснуло, планки разошлись, и стали видны соединявшие их маленькие гвоздики.

Она подняла рамку и аккуратно перевернула ее изображением вверх. Огастес прижался к ее плечу и вгляделся в снимок, забыв про слезы.

– Мама… Это Ноубл Солт! – воскликнул Огастес. – Он ковбой!

– Тише, Огастес, – умоляюще прошептала она. Теперь уже нельзя было ничего поделать. Кто-то в доме наверняка слышал шум. – Ты сейчас всех разбудишь.

Она опустила снимок на пол, туда, куда он упал, и понадеялась, что мистер Гарриман решит, что рамка упала сама собой. Она взяла сына на руки, прикрутила лампу и поспешила к лестнице, оставив Ноубла Солта на произвол судьбы.

Наутро никто не упомянул о ночном происшествии. Когда слуга явился забрать багаж и отвезти их к пароходу, мистера Гарримана не было дома, но разбитую рамку он уже обнаружил. Он вытащил фотографию и положил ее на свой стол.

Это было неправильно. Она понимала, что так нельзя, но снимок принадлежал ей. Он принадлежал ей.

Не успев толком все обдумать, она скрутила фотографию в плотную трубку, сунула себе в рукав, как собиралась поступить со столовым серебром Гарриманов, и застегнула манжету, чтобы сверток не выпал. А потом спустилась в вестибюль, где ее уже ждали Оливер и Огастес.

Прежде чем Эдвард Гарриман узнает, что фотография пропала, они уже будут на пути в Париж.