Кречет. Книга III - Бенцони Жюльетта

— Что ж, я согласен стать американцем. Мне нравится…

— Все не так просто, — охладил его пыл Превий, — изменив имя, мы должны изменить и ваше лицо… и не только лицо. Здесь это не удастся.

— Куда я должен идти?

— Ко мне… Вы переедете ко мне вместе со своим слугой, потому что ему тоже придется изменить свой вид, если он хочет остаться с вами. Испанец из него не получился, да и языка он не знает.

Жиль посмотрел на Бомарше.

— Это надолго?

— Три или четыре дня, не больше. Конечно, мою жену нельзя сравнить с Терезой, но вам будет у нас хорошо.

— Три-четыре дня, — повторил Бомарше, — смотри, больше он не выдержит! Когда вы отбываете?

— Немедленно.

И вот подали карету, и благородный испанец вместе с секретарем отправились наносить визит госпоже Превий, известной артистке. Жиль выглядывал из окошка экипажа и с радостью видел старые вязы, росшие вдоль дороги, дома, людей.

Ощущение свободы пьянило его, мир больше не ограничивался серыми крышами улицы Вьей-дю-Тампль, а игрушечный сад Бомарше больше подходил малышке Эжени, чем нашему искателю приключений.

На следующий день Жиль, стоя перед зеркалом, рассматривал свое новое лицо: из зеркала на него глядел человек несколько старше его и более похожий на пирата, чем на элегантного лейтенанта личной гвардии наихристианнейшего короля. Его светлые волосы стали почти черными, с легкой проседью на висках, шрам оттягивал к уху угол рта, светлые глаза прятались под густыми темными бровями. Короткая бородка клинышком завершала картину.

— Вам придется, — говорил Превий, не без гордости разглядывая свое произведение, — отрастить собственную бороду. Скорей всего она темнее, чем волосы на голове, но если я ошибаюсь, то вы всегда можете подкрасить ее: я буду регулярно снабжать вас красителем. Куда вы направляетесь?

Жиль не ответил, он продолжал себя разглядывать.

— Довольно несимпатичный, — наконец проговорил он, морщась, — я страшен как смертный грех.

— Я бы так не сказал. У вас скорее дикий вид, чем ужасный, он может даже нравиться. Но самое главное достигнуто: вы не похожи на себя прежнего, а это то, что нам нужно.

— Хорошо, кто же я такой?

— Моряк. Вам это больше всего подходит, Бомарше тоже так думает. Вы когда-нибудь плавали?

— Я бретонец, — сказал шевалье с гордостью, — я с детства на море.

— Прекрасно. Теперь вам надо изменить походку, держаться не так прямо, служба в гвардии придала излишнюю жесткость вашей выправке. Нет, сутулиться не надо, достаточно лишь втянуть голову в плечи и слегка ими покачивать при ходьбе. Попробуйте…

Весь вечер и часть следующего дня Жиль репетировал под руководством актера. Превий был несравненным учителем, очень терпеливым и деликатным. Понемногу он смягчил военную выправку и придворные манеры, стараясь вернуть своему ученику непринужденную свободу времен юношества.

— Да, при дворе так себя не ведут, — сказал Турнемин смеясь. — Если я и дальше буду вас слушаться, это кончится тем, что я положу ноги на стол.

— Кладите, это входит в вашу роль. Не волнуйтесь, когда будет надо, ваше тело само вспомнит движения и походку придворного. Теперь спустимся в библиотеку, я попросил принести туда рому. Мы будем пить, вернее, пить будете вы.

— Как это я буду пить? Не один же все-таки?!

— У меня слабая печень, поэтому алкоголь мне противопоказан. Но настоящий моряк должен здорово пить, и я хочу посмотреть, как на вас действует пол-литра спиртного.

— О, если дело только в этом, не беспокойтесь, я прошел хорошую школу в Ньюпорте в Виргинии с моим другом Тимом Токером и с господином Лафайетом, — сказал Жиль, вспоминая достопамятную пьянку в лагере Вашингтона. — Смотрите, как бы урок не обошелся вам слишком дорого, особенно если ром у вас хороший…

Ром был отличный. Удобно расположившись в глубоком и мягком кресле, поставив ноги на решетку камина, где приятно потрескивал небольшой огонь. Жиль пил старый ямайский ром, регулярно и методично наполнял свою рюмку, чем вызвал восхищение Превия. Самому Турнемину урок тоже понравился: его кровь бурлила, сердце горело, и он все больше чувствовал себя американским моряком. Превий, подперев подбородок рукой, смотрел на него с улыбкой и поддерживал разговор, только чтобы узнать, когда язык его начнет заплетаться.

Но это узнать не удалось.

Большая черная бутыль опустела только наполовину, как вдруг тишину ночи разорвал бешеный перестук копыт пущенной в галоп лошади.

Шум все приближался и стих у дома актера.

— Это к вам, — сказал Жиль, вставая и собираясь уходить, но Превий остановил его.

— Кто бы ни пришел, он вас не знает. Останьтесь, мы проверим, удачно ли вы играете свою роль. Кстати, как вы себя чувствуете?

— Нормально, как нельзя лучше. А про вашего визитера могу сказать, что он молод, высок и скорей всего он военный.

Сильные удары в дверь, скрип сапог и веселый молодой голос, спросивший, дома ли господин Превий, подтвердили слова Жиля. Слуга проводил нового гостя к дверям библиотеки и постучал.

— Сударь, — сказал слуга, — там…

— Извините, — прервал его звонкий голос, швейцарский акцент которого заставил радостно забиться сердце Турнемина, — это я ворвался без разрешения, но я должен поговорить с вами, если вы тот самый комедиант Превий, о котором мне говорили.

Слово комедиант не понравилось Превию, и он нахмурился.

— Да, я действительно Превий, великий Превий, и, если позволите, не комедиант. Почему тогда уж не паяц? Я артист! А вы, врывающийся без приглашения в дом достойных людей, кто вы такой, сударь?

Гость вытянулся по-военному, щелкнул каблуками.

— Барон Ульрих-Август фон Винклерид зу Винклерид из швейцарской гвардии короля. Прошу извинить меня, но господин Бомарше сказал, что у вас находится мой друг…

В этот момент Жиль встал и подошел к ним, Винклерид замолчал и покраснел.

— Еще раз извините, я не знал, что у вас посетитель… Я хотел бы с вами поговорить… — добавил он, решительно поворачиваясь спиной к незнакомому ему и неприятному гостю артиста.

— Будьте любезны подождать меня в маленьком салоне, слева от входа в вестибюль. Я сейчас к вам выйду…

Жиль рассмеялся.

— Не уводите его, мой дорогой Превий. Этот человек мой самый близкий друг.

НОЧНОЕ СВИДАНИЕ

Немного погодя в библиотеке воцарилось спокойствие. Усевшись в кресло, только что оставленное Турнемином, Ульрих-Август пододвинул поближе к себе бутылку рома.

— Ну и ну! — только и мог сказать Винклерид между глотками, не спуская глаз со своего преображенного друга. Турнемин не мешал ему. Вопреки ожиданию, швейцарец быстро привык к новому облику Жиля, и в его серых глазах заиграли так хорошо знакомые веселые огоньки.

— А теперь, — спросил у него Турнемин, — скажи, зачем ты меня искал?

Левой рукой (правая была занята бутылкой, которую Винклерид прижимал к сердцу, как мать больное дитя) швейцарец порылся в кармане и достал письмо.

— Это тебе. Какой-то парень подбросил его в сад мадемуазель Маржон, твоей домохозяйки.

И барон протянул Турнемину аккуратно сложенный листок бумаги, скрепленный печатью красного воска с оливковой ветвью на оттиске.

На листке красивым почерком было написано:

«Шевалье де Турнемину из Лаюнондэ, павильон Маржон, улица Ноай, Версаль. Передать немедленно».

— Кто бы мог писать мертвецу? — спросил задумчиво Турнемин.

— Тот, кто или не знает, или не верит в вашу смерть, — сказал Превий.

Но Ульрих-Август пожал плечами.

— Письмо написано женщиной, погляди на почерк, и мадемуазель Маржон думает, что это твоя жена, она очень просила побыстрее доставить адресату этого голубя…

— Эту утку, — поправил его Турнемин, вертя в руках все еще не вскрытое письмо. — Ты прав в одном — почерк действительно женский, но это не рука Жюдит. Что-то он мне напоминает…

И, больше не раздумывая, он сорвал печать и вскрыл письмо. Подписи не было, на ее месте красовалась еще одна оливковая ветвь, нарисованная пером.