Длинноносая старушка с взбитым седым пучком на голове кивнула режиссеру и бросила взгляд на сцену. Убедившись, что все артисты готовы, она ударила по клавишам, чуть подпрыгнув на стуле, и по залу разнеслась тревожная музыка.
«Мне нужно собраться! – билось в голове Илико. – Мне нужно вывернуть душу! Я докажу, что могу больше!»
Он выбежал на сцену и замер в кругу танцовщиц.
«Ты восхитительный ночной цветок! – услышал он в голове тихий голос Дегтярева. – Ты так прекрасен в сиянии бледной Луны. Твои лепестки медленно раскрываются навстречу моим поцелуям и дрожат. Я пью с них маленькие капельки росы, стараясь не спугнуть эту дивную красоту», – тело Илико дрогнуло и напряглось. Он изящно выгнулся, поставляя грудь под невидимые поцелуи мужчины, и тут же заметался меж балерин. Их руки изредка касались его, добавляя возбуждения. Серия легких прыжков, и Илико падает на колено перед исполнительницей партии Жизели, Моник. Его тело горит, в голове бешено бьется кровь, а сердце готово вырваться наружу. Снова серия прыжков, и прекрасные виллисы окружают его и уводят в темноту сцены.
Музыка замолкла, и над залом повисла тишина, прерываемая тихим шушуканьем танцовщиц. Илико смело вышел вперед и посмотрел в зал, щурясь от света софитов. Мельников сидел на том же месте, удивлено глядя на сцену, с чашкой чая, так и не донесенной до рта.
– Что это сейчас было? – выдавил он наконец из себя. – Господин Чантурия… вы… вы хоть понимаете своего героя?
– Кхм… – откашлялся Илико, – Николай Сергеевич, я его таким вижу, – уверенно кивнул он головой.
– То есть вы считаете, что Ганс, прежде чем умереть, решил заняться любовью со всеми виллисами, а заодно с Жизель? – ухмыльнулся режиссер. Танцовщицы, стоящие на сцене, тихо захихикали. Илико нахмурился и опустил голову. – Господин Чантурия! Вы сейчас прекрасно показали страсть. А мне нужно было от вас смятение, страх и отчаяние. Вы понимаете разницу?
– Простите, Николай Сергеевич, – поднял на него глаза Илико. – Постараюсь исправиться.
– Уж постарайтесь, батенька! До премьеры осталась пара месяцев, а у нас не Ганс, а какой-то бык-осеменитель, простите за сравнение, дамочки! – Николай Сергеевич перевел взгляд на солистку и сказал ей: – Моник, дорогая. Давайте еще раз прогоним вашу партию, потом девочки передохнут, и будем репетировать сцену на кладбище.
– Господин Мельников, а когда Огюст возвращается? – спросила Моник, разминая ножку в пуанте. – До начала сезона времени осталось всего ничего, а мы ни одной партии с ним еще не репетировали.
– Огюст вчера вернулся в Париж. Так что с понедельника вы будете танцевать дуэтом с ним, а не с господином Полонским из второго состава.
Илико не стал дослушивать этот диалог. Он быстро удалился за кулисы, протиснувшись через толпу работников сцены и кордебалета. Его грудь изнутри раздирала злость и жгла обида. Он ожидал бурю восторга, комплименты и восхищенные взгляды. Ведь он вывернул свою душу перед всеми. А что получил взамен? Обидное прозвище и смех окружающих?
– Ненавижу! – крикнул Илико в пустоту гримерки, как только за его спиной закрылась дверь. – Ненавижу вас всех! Бездарности! Тупое ничтожество! – он схватил со своего столика засохший букет и, развернувшись к двери, замахнулся, чтобы швырнуть цветы в невидимых недоброжелателей, но замер на месте.
На пороге стоял невысокий мужчина в элегантном сером пальто и небольшой шляпе-котелке на голове.
– Я вас понимаю. Господин Чантурия, если не ошибаюсь? – улыбнулся мужчина и снял шляпу. – Огюст Рапье, – коротко кивнул он Илико и, кинув взгляд на стул, добавил: – Позволите?
– Да, да… Разумеется. Я… вы… Простите за эту сцену, – Илико бросил букет в угол гримерки и, накинув на плечи халат, сел напортив гостя.
– Позвольте, я выскажу свое мнение по поводу вашего танца, – улыбнулся Огюст.
– Мне очень любопытно, – ответил Илико, внимательно разглядывая гостя. Огюст не был красавцем. Его редкие русые волосы были расчесаны на идеальный прямой пробор. Кончик короткого носа – вздернут вверх. У него были тонкие губы и небольшие широко расставленные глаза. Но взгляд этих самых глаз был чистым и открытым. В нем не было ни грамма надменности и презрения.
– Вы прекрасно танцуете. Я никогда не видел столь легкого исполнения прыжков. Создается ощущение, что на вас не действует земное притяжение и вы взлетаете над сценой, как… как… – Огюст щелкнул пальцами, пытаясь подобрать нужное слово.
– Бабочка? – улыбнулся Илико.
– Точно! Рapillon, – хлопнул в ладоши Огюст.
– Пэпэла… Так это звучит по-грузински, – сказал Илико, и его сердце вдруг сжалось. Он так давно не произносил этого слова. Он так далеко от родины. Он так давно не слышал родного языка. Он забыл про свою жизнь там, в старом городе, залитом солнечным светом. Он так давно не видел Нану и…
