Наследница (СИ) - Невейкина Елена Александровна

— Да уж, постарайся.

— В чём дело, Юзеф? — подошла Элен.

— Ни в чём, дорогая. Всё уже улажено.

— Это ваша супруга, пан? — спросил хозяин.

— Да.

— Она русская?

— Да, я русская, — первой ответила Элен на польском, — и что из этого? Ты что-то имеешь против?

— Нет-нет. Комнаты для вас готовы, если вам будет угодно, можете подняться. Скажите, где вы предпочитаете кушать: внизу, в общей комнате, или у себя?

— Думаю, внизу, все вместе.

— Хорошо.

Ничего больше не сказав, хозяин ушёл в дом. К супругам Вольским подошёл Ален.

— О чём это вы так живо беседовали с хозяином? Мне показалось, вы остались недовольны друг другом.

— Этот милый человек был намерен отказать нам в ночлеге, — ответил Юзеф.

— Отказать? — удивился Ален. — Но почему? Это же постоялый двор. И комнаты свободные, мне кажется, есть.

— Комнаты есть. Ему не понравилось, что вы между собой говорили по-русски.

— Я почему-то так и подумала, — Элен расстроилась.

— Да, война многое изменила, — тихо произнёс Юзеф.

— Война — войной, но в других местах мы такого отношения к себе не встречали, хотя не скрывали, что из России, — ответил ему Ален.

— Может, просто ближе к границе не было серьёзных стычек, а теперь мы едем по территории, больше пострадавшей от русской армии? — предположила Элен.

— Нет, тут что-то другое, — задумчиво сказал Ален. — Вспомните, нам попадались деревни, где стояли разрушенные или сгоревшие дома, но даже там нам не отказывали в помощи. А здесь я не заметил ни разрушений, ни пожарищ. Ну, кроме сгоревшего поля. Почему же к нам так отнеслись?..

Когда уселись за стол, сразу обратили внимание на то, как посматривают на них другие люди. Почувствовав себя весьма неуютно под этими неодобрительными, а то и откровенно враждебными взглядами, они поторопились поскорее закончить трапезу и подняться к себе в комнаты, отведённые им для ночлега. На улице уже совсем стемнело. Комнаты им предоставили для каждого отдельно. Элен почти сразу задула свечу и легла.

Ей показалось, что она только что закрыла глаза и не успела ещё погрузиться в сон, когда услышала какую-то возню и села на кровати, пытаясь понять, что именно услышала. Между тем, звуки удалились, и стало тихо. Некоторое время Элен напряжённо прислушивалась, но тишину больше ничего не нарушало. Она уже решила лечь снова, когда дверь приоткрылась, и кто-то осторожно заглянул в комнату.

— Кто здесь? — резко спросила Элен.

— Это я, пани, — отозвался голос Штефана.

— Чего тебе?

— Можно мне войти, а то боюсь, как бы кто не заметил.

— Зайди. Кто тебя может заметить? Что случилось? — спросила она, когда Штефан тихо закрыл за собой дверь, продолжая придерживать её рукой.

— Я уж пана Юзефа разбудил. Он велел вам ничего не говорить, но я, грешным делом, подумал…

— Да, что ещё стряслось?

— Брата вашего, пана Алена, увели куда-то.

— Увели?! Кто? Зачем?

— Не знаю, но думаю, ничего хорошего не будет.

— Так. Зажги свечу и помоги мне одеться, — распорядилась Элен, соскочив с кровати. — Ну, что застыл? — зашипела она.

— Да я как-то…

— Что не так? — Элен уже сама зажгла свечу и стояла с ней в руке, пытаясь разглядеть лицо слуги. Он был явно смущён.

— В чём дело? Теряем время, — Элен поставила свечу на стол и стала стягивать с себя ночную сорочку. — Давай платье! Что вдруг на тебя нашло? Забыл, как ухаживал за мной в школе?

— Так то — в школе… — пробормотал Штефан, помогая ей одеваться, но стараясь смотреть в сторону.

Наскоро одевшись, Элен в сопровождении Штефана выскочила на улицу. Во дворе никого не было, но где-то совсем недалеко раздавались крики. Они направились туда.

На краю сожженного поля стоял Ален, привязанный к столбу. Вокруг стояли люди и что-то угрожающе кричали. Когда Элен подошла ближе, то разглядела вязанки хвороста под ногами Алена. У неё волосы зашевелились от ужаса: его намерены были сжечь! Она замерла на месте, не в силах сделать даже шаг. Между столбом и толпой стоял Юзеф и пытался образумить разбушевавшихся людей. Видимо, мирные аргументы у него иссякли, и он перешёл к угрозам.

— Если вы не хотите слушать разумных слов, я предупреждаю: всякого, кто попытается подойти, я застрелю! — и вытащил из-за пояса два заряженных пистолета.

— Бесполезно, Юзеф, — сказал Ален. — Ты убьёшь двоих, а остальные всё равно добьются своего, да ещё озлобятся, и тебе не поздоровится. Ты и меня не спасёшь, и себя погубишь. А ты должен жить. Не забывай, что теперь отвечаешь за жизнь жены. Моей сестры.

— Я и раньше за неё отвечал… Но стоять в стороне и просто смотреть на всё это я не могу! Элен первая меня не простит.

— Не прощу, — громко сказала немного пришедшая в себя Элен и стала пробираться сквозь толпу. На неё оглядывались, замолкая, и пропускали вперёд. Она подошла к брату и встала рядом.

— Вы считаете, что имеете право вершить суд? — выкрикнула она и, не дав окрепнуть раздавшимся в ответ гневным голосам, продолжила: — Вы хотите сжечь его на костре, как еретика?! За что? Только за то, что он из России? Что ж, я тоже русская, так что вам придётся сжечь и меня вместе с братом! — и она, откинув ногой пару вязанок хвороста, встала рядом с Аленом.

Мужчины, лишь только она замолчала, заговорили все разом.

— Вы нам не нужны, пани!

— Вы — жена поляка, значит, тоже полячка!

— Это неправда, не брат он вам!

— Мы с женщинами не воюем!

— Не воюете? — голос Элен перекрыл все остальные. — А с кем воюете? С моим братом? Что он сделал такого, за что вы намерены его убить? Кто-то пострадал от его руки? Он оскорбил кого-то? Кому-то не заплатил того, что должен?

— Он русский!

— И что? Вы готовы убивать всех русских, которые встретятся вам на пути?

В этот момент Юзеф встал с другого края столба.

— Отойди, пан, ты поляк!

— Да, я поляк! А это — мой друг и его сестра — моя жена! Если вы лишите жизни этих двоих, то и мне жить незачем!

— Отойди, пан! Мы не можем убить тебя!

— Тогда отпустите! Или убейте всех троих, или всех троих отпустите! Решайте быстрее, а то у меня закончится терпенье, и я начну стрелять! А тогда уже ничего не поправишь.

Стоявшие вокруг люди шумели, размахивали руками, но попыток решительных действий не предпринимали. Элен смотрела на них и не знала, что делать дальше. Люди не расходились, голоса оставались возбуждёнными, гневными. Она всё так же стояла рядом с Аленом, но внутри её заполнило ощущения тупиковой ситуации, безвыходности. И тут Юзеф, по каким-то только ему известным признакам, почувствовав изменения настроя толпы, вынул нож и неторопливо разрезал верёвки, которыми Ален был привязан к столбу. Никто из них троих не сделал ни одного шага в сторону, продолжая стоять плечом к плечу. Постепенно крики стихли, превратившись в глухой ропот, а затем люди, ворча, стали расходиться.

Вернулись на постоялый двор в сопровождении Штефана. Он, к слову сказать, всё это время стоял позади толпы с оглоблей в руках. По его собственным словам: «Когда бы пан Юзеф начал палить, оглобля достала б тех, кому пули не хватило». Идти спать никому и в голову не могло прийти. Они уселись за стол в углу, и тут же подошёл хозяин с бутылкой вина.

— Это последняя бутылка хорошего вина. Чудом сохранилась. Примите её, панове, и простите за всё случившееся.

— Кого простить-то? — устало спросил Юзеф.

— Да…всех. Мы против вас ничего не имеем. Просто разозлённые все. Много молодых парней недавно у нас на глазах погибло.

— Недавно? Вроде, здесь и боёв-то не было, тем более недавно, — немного неуверенно сказал Юзеф.

— Верно, пан, боёв не было.

— Тогда что случилось? Что ты замолчал? Садись да рассказывай. Нам всё равно спать уже не придётся.

Хозяин присел на скамью, повздыхал немного и начал рассказ, не поднимая глаз от стола.

— Нашу деревню война почти и не задела, только войска прошли и всё. Уж мы успокаиваться начали. Тут и весть дошла о том, что король Станислав бежал на французском корабле, а королём стал Август Третий, сын Августа Сильного. Старики поворчали, конечно, но что сделаешь? Да, нам-то не больно и важно, кто там, на троне будет, прости, Господи. Но вот молодые… Они не согласились с нами, не хотели признавать короля Августа. Мы пытались их образумить, говорили, что это дело шляхты, и что уж если они не смогли ничего изменить, между собой договориться, нам-то и подавно это не под силу. Но горячие головы не хотели ничего слушать. Хотели сами всё решить, славы хотели. Им казалось, если они начнут, то много ещё таких недовольных найдётся, присоединятся к ним, и пойдёт дело… Ну, и ушли в лес. Стали за дорогой следить. Вот как-то раз подстерегли они одного офицера русского. Как он сюда попал, почему один на дороге оказался — никто не знает. Только убили они этого офицера. Да… А вскоре пожаловал к нам целый русский отряд. Стали они по лесу наших ребят разыскивать. А как разыскали — погнали на открытое место. Ребята по глупости в поле, в пшенице спрятались. Русские солдаты вдоль леса цепью встали, чтобы, значит, их обратно в заросли не допустить, а поле подожгли. И ветер им способствовал, от леса к деревне дул. Мы все собрались на краю поля, просили русских, чтобы простили они мальчиков, говорили, что заплатим, отработаем их вину… Стали ребята из огня выбегать… — хозяин провёл рукой по лицу, прикрыл на секунду глаза. — Тут их и настигали русские пули. В упор стреляли. Некоторые, спасаясь от выстрелов, обратно в поле бежали. Там и сгорели. На наших глазах наши дети погибли. А мы ничего сделать не могли: часть солдат нас под прицелом держала… Вот так всё и было, панове. Вот от того и обозлённые все. Только недавно мы их схоронили. Поле ещё гарью пахнет.