Чужестранка. Дилогия - Гэблдон Диана

Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 204

Трудно описать словами, что происходило потом: какие-то вещи повторялись по многу раз, и все эти разы перемешались у меня в памяти. Кажется, что пылающие руки Джейми сомкнулись у меня на горле лишь однажды, но это однажды превратилось в вечность. На самом деле это повторялось дюжину раз; я освобождалась от его хватки, ускользала, отбрасывала его от себя, потом все начиналось снова в беспорядочном топтании вокруг перевернутой мебели.

Выпавшие из жаровни угли скоро погасли, оставив комнату в кромешной тьме, превратив ее в ад, населенный демонами. Я увидела Джейми в последних отблесках света: он стоял у стены, со вздыбленной гривой, окровавленный, пенис торчит среди спутанных волос на животе, глаза горят синим огнем на белом как мел лице. Викинг-берсерк. Похож на северных дьяволов, которые прыгали со своих драконообразных кораблей на туманные берега древней Шотландии, чтобы убивать, грабить и жечь. Мужчины, убивавшие до тех пор, пока хватало сил, а когда силы начинали иссякать, они хватали женщин и внедряли в их утробу свое взбудораженное семя.

Маленькая курильница не давала света, но ядовитое дыхание опиума проникло в мои легкие. Угли погасли, но перед глазами у меня мелькали разноцветные огни, плывущие куда-то вбок.

Двигаться становилось все труднее; мне чудилось, что я бреду по самые бедра в воде, а за мной гонится рыба-монстр. Я высоко поднимала колени, но бежала медленно, и вода плескала мне в лицо.

Я стряхнула с себя сонную одурь и поняла, что лицо и руки у меня и в самом деле мокрые. То были не слезы, но кровь и пот кошмарного создания, с которым я боролась в темноте.

Пот. Что-то мне следовало вспомнить о поте, но я не могла. Рука вцепилась в мое предплечье, я вырвалась, но на коже осталось ощущение чего-то влажного.

Демон прижал меня к стене; я чувствовала затылком твердый камень, под пальцами — тоже, и твердокаменное тело напирало на меня спереди, костистое колено втиснулось между моими коленями… снова каменная твердь… и наконец мягкость среди твердости, приятная прохлада среди жара, облегчение великой скорби…

Сплетенные воедино, мы упали на пол и перекатывались по нему, путаясь в складках ковра, который до этого занавешивал окно. Холодный воздух омывал теперь наши тела, и туман безумия начал рассеиваться.

Мы наткнулись на что-то из мебели и затихли. Руки Джейми лежали на моих грудях, больно втиснувшись в плоть. На лицо мне падали капли — то ли слезы, то ли пот, не знаю, но я открыла глаза, чтобы посмотреть в лицо Джейми, оно казалось белым в лунном свете, глаза неподвижные, зрачки плавают. Руки его вдруг расслабились. Одним пальцем он провел по груди до соска, потом еще и еще… рука обхватила грудь, пальцы расставлены, как лучи у морской звезды, мягкие, словно у младенца.

— М-мама? — проговорил он, и у меня на затылке приподнялись волосы от этого высокого, чистого голоса маленького мальчика. — Мама?

Холодный воздух все омывал нас, унося дурманный дым и смешивая его со снежными хлопьями за окном. Я приложила ладонь к холодной щеке Джейми.

— Джейми, любимый, — прошептала я. — Иди ко мне, опусти сюда голову, милый.

Маска дрогнула и исчезла, я прижала к себе большое тело, и обоих нас сотрясали его рыдания.

К счастью, наутро нас обнаружил невозмутимый брат Уильям. Я с трудом очнулась при звуке отворяемой двери и окончательно пришла в себя только после произнесенных с мягким йоркширским выговором слов: «Доброе утро вам».

Джейми придавил меня всей своей тяжестью. Бронзовые пряди его волос разметались по моей груди, словно лепестки китайской хризантемы. Щека, прижатая к моему животу, была теплая и чуть влажная от пота, но спина и руки такие же холодные, как мои бедра, открытые току холодного зимнего воздуха.

Дневной свет свободно проходил сквозь незанавешенное окно, и при нем особенно впечатляюще выглядел царивший в комнате разгром. На полу валялась опрокинутая мебель и белели черепки разбитой посуды, а массивные парные канделябры валялись, как бревна, на куче измятых простыней и одеял.

Брат Уильям неподвижно стоял в дверях, держа таз и кувшин. С большой деликатностью он остановил взгляд на левой брови Джейми и спросил:

— Как вы чувствуете себя нынче утром?

Последовала долгая пауза, во время которой Джейми оставался на месте, прикрывая своим телом мою наготу. Наконец он ответил тоном человека, которому простительна грубоватая откровенность:

— Я голоден.

— Прекрасно, — обрадовался брат Уильям, по-прежнему глядя Джейми на бровь. — Пойду и сообщу об этом брату Жозефу.

И дверь беззвучно закрылась за ним.

— Спасибо, что ты не двигался, — заметила я. — Мне бы не хотелось внушить брату Уильяму грешные мысли.

Темно-голубые глаза остановились на мне.

— Ты права, — рассудительно ответил Джейми. — Что касается моей задницы, то она вряд ли вынудит кого-либо нарушить священные обеты, во всяком случае, не в ее нынешнем виде. Что касается твоей…

Он замолчал и откашлялся.

— Так что насчет моей? — не вытерпела я.

Он наклонил голову и поцеловал меня в плечо.

— Твоя сбила бы с пути истинного даже епископа.

— Ммфм. — На этот раз мне захотелось произнести это чисто шотландское междометие. — Пусть будет так, но ты все же сдвинься. Я полагаю, что даже такт брата Уильяма не бесконечен.

Джейми приблизил свою голову к моей — с некоторой осторожностью. Он опустил ее на складку ковра и поглядел на меня сбоку.

— Я не знаю, что мне грезилось нынче, а что было на самом деле. — Он бессознательным движением коснулся рукой свежего пореза на груди. — Но если бы хоть половина всего этого оказалась реальностью, я бы должен был умереть.

— Но не умер. — Я помолчала в нерешительности, прежде чем задать вопрос: — Ты хотел бы этого?

Он улыбнулся медленной улыбкой, полузакрыв глаза.

— Нет, англичаночка, этого я не хочу.

Лицо у него было худое, потемневшее от болезни и усталости, но спокойное; складки вокруг рта разгладились, и голубые глаза стали ясными.

— Однако я чертовски близок к этому, хочу я или нет, — продолжал он. — Думаю, что только потому и не умираю сию минуту, что очень голоден. Вряд ли я чувствовал бы голод на краю могилы.

Он закрыл один глаз, но другой, наполовину открытый, смотрел на меня не без насмешки.

— Ты мог бы встать на ноги?

Он подумал.

— Если бы моя жизнь зависела от этого, я, пожалуй, мог бы поднять голову. Но встать? Нет.

Я с тяжелым вздохом выползла из-под него и привела в порядок постель, а потом уж попробовала помочь ему подняться в вертикальное положение. Он простоял так несколько секунд, закатил глаза и повалился поперек кровати. Я поспешно нащупала пульс у него на шее — медленный, но сильный, он бился как раз возле треугольного шрама под горлом. Самое обычное истощение. Месяц в тюрьме, неделя тяжелого физического и нервного стресса, недоедание, раны, морская болезнь… все это привело к истощению сил даже в таком мощном организме.

— Сердце льва, — произнесла я, покачав головой, — и голова буйвола. Очень жаль, что ты не обладаешь к тому же шкурой носорога.

Я дотронулась до кровоточащего рубца у него на плече. Он открыл один глаз.

— Что такое носорог?

— Я думала, ты без сознания.

— А я и был. И есть. Голова у меня кружится, как волчок.

Я накрыла его одеялом.

— Теперь тебе нужны только сон и еда.

— А тебе, — сказал он, — нужна одежда.

Глаз закрылся, и он уснул.

Глава 40

ОТПУЩЕНИЕ

Я не помню, как добралась до постели, но, очевидно, все-таки добралась, потому что проснулась я в ней. Возле окна сидел Ансельм и читал. Я подскочила в постели.

— Джейми? — прохрипела я.

— Спит, — ответил Ансельм, откладывая книгу в сторону. Посмотрел на свечу-часы. — Как и вы. А вы пребывали среди ангелов целых тридцать шесть часов, mа belle. [68]

Он наполнил чашку из глиняного кувшина и поднес к моим губам. Пить вино в постели, даже не почистив зубы, всегда казалось мне верхом падения. Но совершать такое неподобающее действие в обществе одетого в рясу францисканца, да при этом в стенах монастыря… пожалуй, как-то менее непотребно. Кроме того, вино устранило неприятное ощущение во рту.