Наши милые путники принялись искать брод, но никак не могли найти его. Река была быстрая, с крутыми берегами, глубокая и к тому же вздувшаяся от дождей. Наконец они наткнулись на пристань, у которой стояла на причале лодчонка, охраняемая мальчиком. Некоторое время они колебались, не решаясь подойти, — они видели, что несколько человек уже опередили их и уславливаются относительно переправы. Затем люди эти простились: трое направились вдоль северного берега Влтавы, а двое вошли в лодку. Это обстоятельство заставило Консуэло принять решение.
— Пойдем ли мы вправо или влево, нам не избежать встречи, — сказала она Иосифу, — так уж лучше переправиться на тот берег, раз мы этого хотели.
Гайдн все еще колебался, находя, что у этих людей подозрительный вид, резкий тон в разговоре и вообще грубые манеры; но вот один из них, как бы желая опровергнуть это неблагоприятное впечатление, остановил лодочника и, поманив Консуэло добродушно-шутливым жестом, обратился к ней по-немецки:
— Эй, дитя мое, идите сюда, лодка не особенно перегружена, и если хотите — можете переехать с нами.
— Очень признателен вам, сударь, — ответил Гайдн, — мы воспользуемся вашим позволением.
— Ну, дети мои, прыгайте! — сказал тот, что с самого начала обратился к Консуэло; товарищ называл его Мейером.
Иосиф, едва усевшись в лодку, заметил, что оба незнакомца очень внимательно и с большим любопытством поглядывают то на Консуэло, то на него. Но лицо господина Мейера дышало добротой и веселостью, голос у него был приятный, манеры учтивые, а седеющие волосы и отеческий вид внушали Консуэло доверие.
— Вы музыкант, дитя мое? — спросил ее г-н Мейер немного спустя.
— К вашим услугам, добрый господин, — ответила Консуэло.
— Вы тоже? — спросил господин Мейер Иосифа и, указывая на Консуэло, прибавил: — Это, конечно, ваш брат?
— Нет, сударь, мой друг, — сказал Иосиф, — мы даже не одной с ним национальности, и он плохо понимает по-немецки.
— Из какой же он страны? — продолжал допрашивать господин Мейер, все поглядывая на Консуэло.
— Из Италии, сударь, — ответил опять Гайдн.
— Кто же он — венецианец, генуэзец, римлянин, неаполитанец или калабриец? — допытывался господин Мейер, с необыкновенной легкостью произнося каждое из этих названий на соответствующем диалекте.
— О сударь, вы, я вижу, можете говорить с любым итальянцем, — ответила наконец Консуэло, боясь упорным молчанием обратить на себя внимание, — я из Венеции.
— А! Чудный край! — продолжал Мейер, тотчас же переходя на родное для Консуэло наречие. — Вы давно оттуда?
— Всего полгода.
— И вы странствуете по свету, играя на скрипке?
— Нет, он аккомпанирует на скрипке, — ответила Консуэло, указывая на Иосифа, — а я пою.
— И вы не играете ни на каком инструменте? Ни на гобое, ни на флейте, ни на тамбурине?
— Нет, мне это совсем не нужно.
— Но если вы музыкальны, вы легко научились бы, не правда ли?
— Конечно, если бы это понадобилось.
— А вы об этом не думаете?
— Нет, я предпочитаю петь.
— И вы правы, однако вам придется взяться за это или хотя бы временно переменить профессию.
— Почему же, сударь?
— Да потому, что голос ваш если уже не начал, то скоро начнет ломаться; сколько вам лет — четырнадцать, пятнадцать, не больше?
— Да, около этого.
— Ну, так не пройдет и года, как вы запоете лягушкой, и далеко еще не известно, обратитесь ли вы снова в соловья. Для мальчика всегда опасен переход от детства к юности, — иногда бывает так: вырастет борода, а голос пропадет. На вашем месте я учился бы на флейте, с ней всегда заработаешь на кусок хлеба.
— Там видно будет.
— А вы, любезный, играете только на скрипке? — обратился господин Мейер к Иосифу по-немецки.
— Простите, сударь, — ответил Иосиф, в свою очередь проникаясь доверием к доброму Мейеру, совершенно не смущавшему Консуэло, — я играю понемножку на нескольких инструментах.
— На каких же, например?
— На клавесине, арфе, флейте — понемногу на всем пробую играть, как только представляется случай поучиться.
— С такими талантами вы совершенно напрасно бродите по большим дорогам — это тяжкое ремесло. Товарищу вашему, который и моложе и слабее вас, это совсем не под силу — он уже хромает.
— Вы это заметили? — сказал Иосиф, тоже прекрасно видевший, что спутница его прихрамывает, хотя она и не признавалась, что ноги у нее опухли и болят.
— Я прекрасно видел, с каким трудом он дотащился до лодки, — сказал Мейер.
— Что поделаешь, сударь! — проговорил Гайдн, скрывая под видом философского равнодушия свое огорчение. — Родишься ведь не для одних только благ, и когда приходится страдать — страдаешь!
— А разве нельзя жить и счастливее и приличнее, обосновавшись на одном месте? Неприятно, что такие умные и скромные юнцы, какими вы мне кажетесь, занимаются бродяжничеством. Поверьте человеку, у которого есть дети и который, по всей вероятности, никогда больше не встретится с вами, дружочки мои. Такая жизнь, полная приключений, убивает и развращает человека. Запомните мои слова.
— Спасибо за добрый совет, сударь, — проговорила, ласково улыбаясь, Консуэло, — быть может, мы им воспользуемся.
— Да услышит вас господь, мой маленький гондольер, — сказал г-н Мейер Консуэло, которая машинально, по народной венецианской привычке, схватила весло и начала им грести.
Лодка причалила к берегу, сделав довольно большой крюк из-за быстрого течения. Г-н Мейер дружески попрощался с молодыми музыкантами, пожелав им доброго пути, а его молчаливый спутник расплатился с лодочником, не позволив молодым людям заплатить за себя. Вежливо поблагодарив своих спутников, Консуэло и Иосиф стали подыматься по тропинке, ведущей к горам, тогда как оба незнакомца пошли в том же направлении, придерживаясь низкого берега реки.
— Этот господин Мейер, кажется, хороший человек, — проговорила Консуэло, в последний раз взглянув на него сверху, когда тот уже исчезал из виду. — Уверена, что он прекрасный отец.
— Он любопытен и болтлив, — заметил Иосиф, — я очень рад, что вы избавились от его расспросов. — Он разговорчив, как все много путешествовавшие люди. Судя по тому, с какой легкостью он владеет разными наречиями, этот Мейер настоящий космополит. Откуда он может быть родом?
