Обман Розы (СИ) - Лакомка Ната

Мысль об этом поразила меня. На мгновение мне показалось, что меня оглушило громовым раскатом, раздавшемся с ясного неба.

Всё могло быть моим…

Но следом за дурманом, похожим на винное опьянение, пришло отрезвление.

«Остановись, Роза! – приказала я себе. – Зависть губит только своего хозяина. Место графини де ла Мар никогда не принадлежало тебе. И ты не имеешь права желать ничего из того, что принадлежит ей. Ни ее нарядов, ни драгоценностей, ни… мужа».

Но если перестать завидовать богатству и славе можно было достаточно легко, перестать желать графа Этьена было очень сложно. Я пыталась растравить в своей душе злость к нему, когда он принес мне ожерелье в качестве извинений. Я пыталась увидеть в этом низость, подлость, попытку купить мою гордость, но не смогла возненавидеть его больше, чем желала.

Похоже, граф был удивлен, когда я отказалась принимать дорогой подарок, и я подумала, что Розалин, наверное, никогда не брезговала принимать драгоценности в качестве извинений. А он, наверное, не брезговал заниматься с ней развратом даже против ее воли.

Но почему же разврат? Ведь они – муж и жена. И почему – против воли? Я ведь не знаю, какие отношения связывали графа и графиню до появления белокурого красавчика Коко.

Предстоящей ночи я ждала со страхом, но граф не пришел в спальню.

Я спала одна, но вопреки всему провела дурную ночь. Этьен снился мне снова и снова, я просыпалась и обнаруживала, что сплю, обняв его подушку, еще хранившую его запах – запах металла, разогретого солнцем.

Утром стало ясно, где пропадал муж графини де ла Мар – он ездил в столицу, чтобы купить цветы. Для меня. И пусть это оказались цветки артишока, подарок понравился мне больше, чем вздумай граф привезти сапфиры индийского магараджи. Я смотрела на лиловые пушистые соцветия и убеждала себя, что цветы привезены не для Розы Дюваль, а для Розалин де ла Мар, но глупое сердце опять замирало и твердило, что для Розалин было ожерелье, а цветы… цветы были только для меня.

Граф переменился после той ночи. Он больше не смотрел на меня с мрачным раздражением, был весел и услужлив, и его шепот, его горящий взгляд, устремленный на меня – все это действовало, как удар молнии. Меня словно пронзало огнем от макушки до пяток, и я забывала – кто я и где нахожусь.

А он, как нарочно, играл со мной – нашептывал что-то бесстыдное, но головокружительное, постоянно пытался обнять, поцеловать, хотя бы прикоснуться… И каждое его прикосновение дышало неприкрытой страстью, и эта страсть увлекала и меня. Увлекала все больше…

София сказала, что они планировали пробыть в поместье около недели. И мне оставалось лишь надеяться, что через несколько дней граф и его родители вернутся в столицу, а моя жизнь в образе Розалин де ла Мар потечет дальше так же неспешно и скучно, как графиня мне и обещала.

Но пока Этьен был рядом, и желал, чтобы мы изображали любящих супругов. Мы катались на лодке, обедали, потом гуляли по саду и даже затеяли игру в жмурки, чем ужасно развеселили Софию, вечером играли в лото, ужинали, слушая смешные истории из жизни месье Огюста, а уже в сумерках мадам Пелетье принесла свечи и поставила их на пюпитр рояля в гостиной.

София села за инструмент и заиграла что-то тихое, нежное – как перешептывание розовых бутонов. Месье Огюст слушал очень внимательно, но не прошло и пяти минут, как он начал клевать носом, героически боролся со сном еще минут пять, а потом уснул, уронив голову на спинку кресла, даже похрапывая.

Я сидела на диванчике за спиной Софии, и спать мне совсем не хотелось. Я нервничала, не зная, что будет ожидать меня этой ночью. Проявит ли граф деликатность и переночует в другой комнате или… Тут мне стало жарко, и я принялась обмахиваться платочком, боясь лишний раз взглянуть в сторону мужа графини де ла Мар.

Этьен больше не пил вина, но смотрел на меня пристально, и когда ловил мой взгляд, то улыбался и ласково кивал, а я сидела, как на иголках.

Вдруг граф подошел ко мне и сел рядом, прижавшись бедром к моему бедру.

- Мама хорошо играет, - сказал он мне на ухо.

Возможно, это было сделано, чтобы не мешать музицировать мадам Аржансон, но всё во мне тут же отозвалось на этот интимный шепот и не менее интимное прикосновение.

- Да, она тонко чувствует музыку, - ухитрилась выдавить я и передвинулась чуть в сторону.

- И песенка такая проникновенная… - граф чуть придвинулся ко мне, снова прижимаясь бедром. – Очень романтичная. Верно?

- Да, милая, - я передвинулась еще в сторону, и граф немедленно последовал за мной.

Дальше мне двигаться было некуда, потому что я уже сидела вплотную к подлокотнику. Выдержать близость графа не было никакой возможности, и я хотела встать, но он удержал меня, обняв и положив подбородок мне на плечо.

- Мы кое о чем не договорили, - зашептал он, и от его голоса я задрожала от возбуждения. – Что насчет повторить нашу первую ночь?

- Соблюдайте приличия, - ответила я так же тихо. – Здесь ваши родители. Вы мне обещали, если помните…

- И сдержу обещание, - заверил он меня, а потом поцеловал в щеку – легко, едва касаясь моей кожи губами, - если ты не захочешь другого.

- Не захочу! – прошептала я, пытаясь разжать его рук.

Но тут он поцеловал меня в шею, а потом легонько прикусил зубами мочку уха, и я ахнула, ощутив слабость во всем теле.

- Тебе ведь нравится, - граф снова коснулся мочки моего уха – на сей раз языком, и я замерла, уставившись на спящего месье Огюста.

Если месье Аржансон проснется, или мадам Аржансон повернет голову…

- Если бы ты позволила, я бы первым делом снял с тебя платье, - голос Этьена одурманивал меня, как крепкое вино. – Потом снял бы с тебя рубашку… да всё снял бы!.. а потом…

Я дышала коротко и часто, потому что видела как наяву то, о чем он говорил – как он укладывает меня, обнаженную, на постель, и ложится рядом – тоже обнаженный. Он берет мою руку и прижимает к своей груди, показывая, как я должна ласкать его – медленно, спускаясь все ниже… Потом он целует меня – глубоко проникая языком в мой рот, пробуя меня на вкус, и желая, чтобы я попробовала его… Потом он целует мою шею, грудь, живот… ласкает поцелуями каждый дюйм моего тела…

- Остановитесь… - взмолилась я, в отчаянии посмотрев на него.

И в этот момент он поцеловал меня – крепко, так, как только что рассказывал – глубоко проникая в мой рот языком, а потом посасывая нижнюю губу, и опять проникая…

Пальцы его скользнули за край моего корсажа, добираясь до груди, и я чуть не потеряла сознание от нахлынувших чувств. Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного, никогда не переживала ничего более сладостного и греховного…

Нежная музыка вдруг прекратилась, и я отшатнулась от Этьена, ударившись локтем о ручку дивана, а коленом – о журнальный столик. Этьен поймал и удержал меня за юбку, усадив обратно. Он тяжело дышал и смотрел на меня, будто собирался съесть, не оставив ни одной косточки.

София прекратила играть, но сидела за роялем, не поворачиваясь к нам. Сидела очень прямо, а потом захлопнула крышку инструмента.

От стука месье Огюст встрепенулся, захлопал глазами и принялся аплодировать.

- Браво, Софи! – сказал он с воодушевлением. - Ты великолепно играешь! Слушать тебя – одно наслаждение! Сыграй еще что-нибудь?

София посмотрела на него, и от ее взгляда месье Огюст сразу прекратил восторги.

- Ты же спал, дорогой, - сказала она насмешливо. – И даже похрапывал. Пойдем-ка отдыхать. Этьен и Розалин тоже собираются уходить. Они очень устали и мечтают оказаться в спальне.

- Да, прогулка утомила Розалин, - сказал Этьен добродушно, поднимаясь с дивана и увлекая меня за собой.

Мне ничего не оставалось, как пойти вместе с ним.

- Спокойной ночи, мама, - Этьен подошел к матери, не отпуская мою руку, и подставил щеку для поцелуя.

- Спокойной ночи, - сказала она немного сердито, поцеловала его, и я увидела, что щеки у нее самой румяные, как сентябрьские яблоки.