Скорей, скорей, скорей, скорей…
Слова ударяли, как если бы он выкрикивал их вслух; в такт им билось сердце. Шах-Джахан сидел на подушках и смотрел на макет. Рука его, украшенная золотом и камнями, погладила купол. Ему казалось, что его ребра тоже стали мраморными и теперь впивались в плоть, причиняя боль. Боль утихнет, только когда строительство завершится, — утихнет, но не пройдет совсем…
— Что-то не так, — прошептал он и распорядился: — Иса, найди мне Исмаила Афанди.
— Будет исполнено, светлейший.
Рука Шах-Джахана продолжала поглаживать купол, словно пыталась нащупать изъян. Его советники молча стояли рядом, не желая прерывать размышлений.
Наконец один из них, отвечающий за казну, осмелился:
— Падишах…
— В чем дело?
Советник зашелестел бумагами:
— С вашего позволения… Дожди в этом году начались поздно, и крестьяне потеряли значительную часть урожая. В таких случаях по законам, оставленным Акбаром, мы должны снизить налог. Но, я вижу, сейчас это невозможно. На сооружение мавзолея идут огромные суммы. Как нам быть, о великий защитник бедных?
— Потом, потом… — отмахнулся Шах-Джахан.
— Падишах, — теперь заговорил другой советник, — принцы Декана [45] восстали. Необходимо направить туда армию для подавления бунта. Кто будет командовать войсками?
Известие было огорчительным.
— Вечно они докучают… На что мы можем там рассчитывать? Все пытались справиться с ними: я пытался, мой отец пытался, Акбар пытался… Это дело вполне может подождать.
— Слушаю и повинуюсь, — в голосе советника звучало недоумение.
— Идите все. Доложите мне позже, как развиваются события.
Советники, поклонившись, вышли. С началом строительства падишаха совсем не интересовала жизнь империи. Он следил только за тем, чтобы рабочие у реки продолжали свой труд.
Жаровня, набитая угольками, источала тепло и аромат. Исмаил Афанди ожидал, пока Шах-Джахан заметит присутствие его ничтожной персоны. Рука властителя по-прежнему покоилась на куполе.
— Он несовершенен, Исмаил.
— Да, падишах.
Турок стоял неподвижно, в раболепной позе, но его ответ не был искренним. Купол создан по всем правилам. Разве не он, Афанди, построил почти такой же для усыпальницы султана в Ширазе? Его мастерство никто еще не подвергал сомнению… Однако благоразумнее было согласиться с падишахом.
— Он слишком плоский…
— Да, падишах.
— …как купол на гробнице Хумаюна. Но я хочу, чтобы мавзолей не был похож ни на один другой. Ты понял?
— Но купол… Он может быть только одной формы, о повелитель.
Взгляд Шах-Джахана резал, как меч. Афанди вздрогнул. Зачем он так ответил? Взыграла глупая гордыня, и теперь уйти бы живым… Если б он знал, что в его работу будут постоянно вмешиваться, ни за что бы не согласился принять участие в строительстве.
— Этот купол будет другим, — сказал Шах-Джахан. — Круглым, устремленным вверх, как будто вот-вот улетит…
Рука его взметнулась, словно удерживая невидимый шар. Он понимал, чего хочет, а вот Афанди понять не мог.
Взгляд Шах-Джахана упал на молодых рабынь, и он жестом поманил одну из них. Девушка подошла, пала ниц. Падишах заставил ее подняться и обнажить грудь; грудь была маленькая и твердая, с темным соском. Падишаху что-то не понравилось, и он подозвал другую рабыню. У этой грудь была высокая и округлая, от холода соски поднялись. Он взял одну грудь в руку, слегка сжал, придавая желаемую форму.
— Вот таким будет купол, видишь?
— Да, падишах.
Зодчий не мог скрыть потрясения. Женская грудь на могиле? Ему придется забыть весь свой опыт, чтобы имитировать плоть…
— Измерь пропорции, присмотрись к форме.
Афанди извлек циркуль и робко обмерил полукружие. Девушка безучастно смотрела в пространство, пока он записывал результаты.
— А в основании… я хочу, чтобы это начиналось — вот как ее талия…
— Да, падишах.
«Плоть уступчива, — подумал Шах-Джахан. — Она дарит наслаждение, но это всего лишь сосуд. Грудь, которую я держал, такая же, как у других женщин, и в то же время совершенно отлична от прочих. Грудь Арджуманд я отличил бы от любой другой… Воспоминания постепенно стираются, но ее… нежность, ее любовь навсегда останется со мной. То, что я любил, не связано с плотью. Ее шепот, ее смех, ее взгляд, полный значения, адресованный мне одному… Все это приносило мне неизъяснимую радость.
О всемогущий Аллах, ты позволил нам быть вместе только миг, а мне и целой вечности было бы мало…»
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
История любви
1020/1610 год
АРДЖУМАНД
— Едет! Она едет!
Женщины гарема высыпали на балконы, толкались и пихались, приникая к решетчатой ограде, заглядывали друг другу через плечо, карабкались на высокие табуреты, теряя равновесие, грузно соскакивали, как большие хищные птицы…
Я сидела одна в пустой комнате, уставившись в окно, из которого виднелась Джамна. Река несла свои воды цвета расплавленного металла, не зная ни горя, ни радости. В ней ощущалось достоинство вечности, как у земли и неба. Я чувствовала, что где-то рядом находится Иса. Я знала, что он сочувствует мне, — его жалость окутывала меня, и если бы я сейчас встретилась с ним взглядом, то непременно расплакалась.
— Она едет… едет!
Восторженные выкрики вселяли в меня ужас. Я держала свою надежду в заточении два долгих, невыносимых года. Теперь она повержена, моя надежда, и я положила голову на плаху, ожидая, когда топор палача закончит все одним ударом. Уж лучше пережить эту смерть, чем снова мучаться, надеяться, ожидать… Но… несмотря на невыносимую боль, я все еще жила.
— Не взглянуть ли и нам, как выглядит невеста Шах-Джахана?
Иса проводил меня на балкон, и женщины тут же заметили мое присутствие. Кто-то встретил меня сочувственным восклицанием, кто-то — криками торжества, какие прорываются у иных при виде чужих страданий. Но мне не было до них дела, я молча пробилась вперед.
Внизу под нами процессия остановилась, из паланкина, опираясь на руки невольников, вышла девушка. Женщины постарше, ожидавшие у входа, встретили ее объятиями и поцелуями.
По улицам змеился караван с дарами, посланными Великому Моголу ее дядей, шахиншахом Персии. Пять десятков отборных арабских жеребцов и кобылиц, четыре сотни рабов, сундуки с золотом и серебром, драгоценными камнями и самый главный дружественный дар — принцесса Гульбадан, предназначенная в жены моему любимому. Она проделала долгий путь, добираясь в Агру несколько месяцев. До границы в Кандагаре ее эскортировала персидская армия, а там встретили воины Могола.
Кандагар был важнейшим пунктом на стыке двух империй, сердцем торговых путей, богатым, преуспевающим городом. На протяжении столетий он не раз переходил то одному, то другому правителю, в зависимости от того, чья армия была сильнее. В данный момент он принадлежал Джахангиру. Отношения между империями ограничивались главным образом торговлей. Оба правителя смотрели друг на друга через призму недоверия и зависти, стараясь поддерживать равновесие сил в том, что касалось Кандагара. Даже во времена мира дружба была натянутой. Много лет назад Хумаюн, уступив Дели Шершаху, спасся бегством в Персии. Шахиншах не отказал ему в приюте, но лишь после того, как Хумаюн согласился, отказавшись от суннитской веры Моголов, стать шиитом. Тогда шахиншах дал ему армию и отправил вместе с ним своего младшего сына — тот погиб во время долгого похода, в результате которого Дели был возвращен.
Прибытие в Агру племянницы шахиншаха знаменовало, по всей видимости, начало новой эпохи в отношениях. Оба правителя охотно демонстрировали мирные намерения, впрочем, мир и впрямь отвечал их интересам. Правда, я слышала, Джахангир поручил придворным живописцам написать картину, изображающую могольского льва, растянувшегося до половины Персидской державы.
