В тебе моя жизнь... - Струк Марина

Она вдыхала детский запах и вспоминала другого ребенка, которого она так ждала, но который ушел из этого мира прежде нее. Марине не открыли правды, но каким-то шестым чувством она знала, что этот ребенок недолго прожил, покинув ее чрево. Иначе ей бы уже давно показали его, а не отводили глаза в сторону, едва она спрашивала о нем. Бедное дитя, потерпи еще немного, и твоя мать сможет обнять тебя, прижать тебя к сердцу!

Потом к ней пришел Анатоль, чтобы провести с ней остаток времени, что был отведен ей ныне. Она не позволила ему говорить о своей утрате, о том, как он не видит смысла жить более без нее. Ей нужно было от него совсем иное — его прощение за то, что не смогла подарить ему долгожданного наследника, что не смогла дать той любви, что он заслуживал. Ведь каждый человек в этом мире имеет право любить и быть любимым, а Марина всегда боялась, что пойдя на поводу у своего страха перед всеобщим презрением и собственным позорным падением, лишила Анатоля возможности испытать то самое взаимное чувство, которое когда-то заставило Марину забыть обо всем на свете.

И именно это чувство толкнуло ее на следующий шаг. Марина слабым шепотом попросила Анатоля принести ей хотя бы ветку чубушника, когда все слова были уже сказаны меж ними. А едва тот, спустя пару часов, выполнил ее просьбу, прижала цветы к своей груди узкой ладонью, белой, с явно выпирающими венами, и тихонько заплакала, вдыхая дивный сладкий аромат, дурманящий ей голову. Марина закрыла глаза и представила себя в цветущем саду, среди деревьев и кустов чубушника. Она стояла в легком кисейном платье, юбки которого развевал легкий ветерок, а ласковое солнышко отражалось ярким блеском в светлых волосах мужчины, что смотрел с нежностью в ее глаза сейчас. Как же Марина любила запускать пальцы в эти мягкие пряди!

— Когда-то ты сказал, что в той, другой жизни мы будем вместе, — прошептала Марина беззвучно, едва шевельнув губами. — Я ухожу. Я буду ждать тебя там. Буду ждать твоего прихода… И тогда мы будем вместе. Всегда.

Его серые глаза в ответ наполнились лаской, а губы раздвинулись в легкой улыбке. Она ясно видела, что он молчит, но почему-то слышала откуда-то со стороны его голос, громкий, резкий. А потом вдруг до нее донесся голос Анатоля, и снова заговорил Сергей, перебивая его, уже ближе, совсем различимо.

— Я клянусь тебе, что убью тебя, задушу голыми руками, если ты не пропустишь ее!

Пропустить ее? Куда ее надо пропустить? Да и кто ее может удержать ныне, когда она так легка, так воздушна? Марине казалось, что у нее появились за спиной легкие крылья, с помощью которых она могла сейчас оторваться от земли и полететь вверх, в ясную лазурь небес, прямо к яркому солнышку.

Ей вдруг в нос ударил неприятный резкий запах, перебивший аромат цветов, что окружали Марину в этом дивном саду, полном яркого света, и она сморщила нос, затем чихнула, а потом вдруг увидела над собой красивое лицо Зорчихи, обрамленное цветастым платком. Зачем, хотелось простонать Марине, зачем вы вырвали меня оттуда? Там было так благостно, так покойно!

— Ну, все, барыня, поспала и буде! — проговорила ворчливо та, а потом снова поднесла к носу Марины склянку, от горлышка которой шел этот противный запах, окончательно вернувший Марину из ее дивного сада на грешную землю, в ее спальню в фамильном особняке Ворониных на Фонтанке. — Воротаться надо. Не время еще тебе уходить, не время! Дохтура! Хотя бы повитуху деревенскую позвали! Каждая скажет, как при твоей беде помочь. А дохтура эти! Одним льдом да их лекарствами тут не справиться ни в жизнь! — фыркнула Зорчиха, как когда-то в августе, когда Марина пришла к ней за советом. — Сейчас заварю топтун-траву, крови-то твои и остановим вмиг. А после травы разные настоим для здоровьишка твоего. Будешь настой пить, силы к тебе вернутся, румянец на щечках заиграет. Будешь у нас снова здоровая, таки кровь с молоком! А детки у тебя еще будут. Будут детки-то, слышишь? Ясно я видела их, деток твоих. Так что воротайся к нам, барынька, воротайся!

Глава 58

Восстановление здоровья у Марины заняло чуть более двух седмиц, которые ей пришлось провести в постели по настоянию Зорчихи, что неустанно хлопотала над ней первые дни. Марина потеряла много крови до того момента, пока не приехала шептунья, и едва могла не то что руку поднимать, голову в сторону поворачивала с трудом. Несколько раз в день она послушно пила горькие настои Зорчихи, а из пищи принимала только теплое молоко с медом и куриный бульон.

— Восстанавливай силы, барынька, восстанавливай, — шептала ей Зорчиха, придерживая голову, пока ее подопечная послушно глотала питье, приготовленное руками шептуньи тут же в спальне на небольшой горелке. — Зря, что ли я все тело себе отбила на этом бешеном животном, отродье сатаны? Зря, что ли он за плечо меня цапнул своими зубами, чтоб они повывалились! Экое ведь отродье, этот вороной! Недаром я их терпеть не могу. То ли дело кошки! Смотрю, у тебя какие красавицы — любо дорого глядеть! Бери их к себе поближе, пусть девки твои не сгоняют их с постели. Лечить они приходят, мне в помощь.

Кошки, в которых выросли те маленькие пушистые комочки, когда-то принесенные Анатолем из дворца, действительно стремились улечься на постели Марины, поближе к ней. Это вызывало негодование доктора, который утверждал, что животным негоже находится так близко к больной, и это провоцировало бурные споры между ним и настаивающей на своем Зорчихе. Эта странная женщина в простом ситцевом платье, но зато с осанкой благородной дамы, что смогла вытащить графиню Воронину с того света, вызывала в докторе смешанные чувства: от полного неприятия ее присутствия в спальне больной до восхищения ее способностями. Быть может, медицине все же стоит что-либо почерпнуть из народных метод лечения болезней, qui sait [475]? Одно он видел определенно — маточное кровотечение у его пациентки намного уменьшилось до своей нормы, а по результатам пальпации размеры самой матки значительно сократились. Скоро, совсем скоро графиня сможет подняться с этой постели, едва не ставшей ее смертным ложем.

Зорчиха пробыла у Марины несколько дней и, убедившись, что та идет на поправку, засобиралась обратно в деревню.

— Хозяйство-то мое брошено. Соседи, конечно, присмотрели за ним, но хозяйская рука — совсем иное, — говорила она в очередной раз, заваривая свои травы. — Я тебе, барынька, оставлю травки мои, а девку твою научу их настаивать. Будешь пить их еще долго, до Великого поста, не ранее. А на Анисью [476]начни уже в сад выходить. Морозец да свежий воздух дело свое сделают, румянец вернут на щеки твои.

Марина видела, как тяжело Зорчихе находиться здесь, в городском доме, где каждый ее шаг дворовые, не знавшие ее так хорошо, как слуги из имения, встречали, крестясь и делая защитные знаки от ведовства, а сам хозяин предпочитал всячески избегать ее и требовал ее удаления в людскую или «черную» кухню, когда приходил навещать жену.

— Мне не по нраву, что она ночует здесь, в твоей комнате, — говорил он Марине. — У нее дурной глаз. Не дай Бог, приведет к чему! Мало ли нам бед! Удали ее от себя, тебе же лучше ныне. А далее господин Арендт продолжит твое лечение.

— Как лечил ранее? — усмехалась Марина. — Не забывай — она мне жизнь спасла, с того света вернула. Отблагодарить ты ее должен, а не отсылать презрительно прочь, едва показываясь на пороге. Ты даже словами благодарности ее не удостоил, стыдись! К чему тогда посылал к ней?

— Спасти тебя, — отвечал Анатоль, отводя глаза. — Только за этим. Но ныне она сделала свое дело, пусть уезжает обратно в деревню.

На прощание Марина все же нашла в себе приподняться в постели и сердечно обнять шептунью.

— Спасибо, что спасла мне жизнь. Жаль, что он послал за тобой так поздно, что не уберегла дитя наше, — она отстранилась от Зорчихи, заглянула ей в глаза. — Но ты ведь знала тогда, что так случится. Почему не сказала?