Обрученные судьбой (СИ) - Струк Марина

— Авесь заплатит! — процедил сквозь зубы Роговский, играя плетью, за которой неотрывно наблюдал рындарь — то сворачивал ее, то снова щелкал, взбивая песок, которым был посыпан двор корчмы. — У Авеся есть монеты?

— Есть, пан, есть, — радостно закивал рындарь, полез за ворот овчинной безрукавки, достал кошель и стал развязывать его трясущимися пальцами. — За панов щедро уплатил пан магнат, даруй Господь ему долгих лет здравия и жицця. Но разве ж диво то? Это ж пан Заславский. У них все в роду такие — только по справедливости живут, только по ней.

— Заславский? — вдруг повернулась к рындарю до того рассеянно разглядывающая птиц, что летели слаженным строем в теплые края, убегая от поступающей все ближе и ближе зимы, пани Кася. Рындарь уже хорошо успел узнать ее — она всегда приезжала вместе с паном Лешко и что-то записывала в свои свитки тонким пером, которое вместе с чернильницей носила в торбе, перекинутой через плечо. Да и кто не знает пани Катаржину в этих краях? Пани Касю, как ее звали за глаза. Маленького роста, стройная и тонкая, словно молодая березка, но такая суровая чуть что не по ней!

— Пан Владислав Заславский? — переспросила пани Кася, и рындарь закивал.

— Приехал, знать, в угодья свои. Давненько туточки Заславские не были, давненько. Только его человек тут жил, хлопы шептали, пани Патрысю под замком держал. Видать, было за что запереть ее тут…

Он что-то еще говорил Лешко, кивая головой, при том совсем не сбиваясь со счета и перекладывая серебряные трояки {2} на деревянную крышку одной из бочек, что еще не погрузили в телегу, которая увезет те на винокурню пана Смирца. Лешко сосредоточенно наблюдал за передвижением серебра из кожаного кошеля в стопку, растущую у него на глазах. Он плохо считал и почти не умел читать и писать, предоставляя это дело Касе, что так быстро пересчитывала монеты, будто была рождена не шляхтянкой, а менялой из Моисеева племени. Потому он скоро сбился и просто стал смотреть, как Авесь выкладывает серебро, надеясь, что Катаржина проверит все после. Но когда Лешко обернулся спустя время назад, где еще недавно у телеги стояла пани, то обнаружил, что ее нет. Ее не было ни во дворе корчмы, ни за высоким плетнем. Не видно было ее и на улочке деревни, ни за ее пределами — на открытом просторе убранных полей. Как и лошадки пани Каси — белой тонконогой Ласки, что купили три года назад на ярмарке в ближайшем граде.

А пани уже пробиралась медленно через Бравицкий лес, аккуратно ведя свою лошадку между стволов деревьев, следуя за своим сердцем, что толкнуло ее сюда и так и манило к каменному дому на большой лесной поляне, окруженному высоким деревянным забором. Она видела этот дом прежде, приезжая в этот лес поохотиться вместе с Лешко. Это было непозволительно, ведь лес принадлежал магнату, и охота в нем была запрещена, особенно на статных оленей и больших зубров, и им пришлось бы заплатить немалый штраф за свою добычу, коли поймали их здесь с ней в руках. Но именно это ощущение непозволительного и гнало сюда Роговского. А вот Ксения ехала в этот лес всегда по другим причинам — вдруг когда-нибудь она нежданно столкнется тут с Владиславом?

Но пан ординат не приезжал ни единого раза за все эти годы в Лисий Отвор, а потом Ежи, узнав о вылазках Лешко и Ксении, категорически запретил им соваться в Бравицкий лес, поведав Ксении, что за высоким забором и плотно затворенными створками ворот бывает Добженский. Не приведи Господь попасться тому на глаза!

Но до охотничьей усадьбы Заславских Ксения так и не доехала, расслышав голоса и громкий хохот, что неожиданно разорвали тишину осеннего леса где-то справа от нее. Она спешилась, привязала Ласку к тонкому стволу молодой осины, предварительно замотав ей морду своим узким поясом, чтобы ржание не выдало ненароком охотникам присутствие другой лошади в лесу. А потом пошла на звуки, доносящиеся из-за зарослей орешника, даже не думая о том, что может быть замеченной кем-либо. Только одно вело ее вперед упрямо — желание увидеть его лицо, любимые черты, которые она так часто воскрешала в своей памяти, боясь позабыть.

Ей повезло. Шляхтичи и хлопы были так заняты предстоящим гоном, что не смотрели по сторонам, и никто не заметил фигурку в темно-бордовом суконном платье и лисьей безрукавке, так слившейся с осенней листвой орешника.

Ксения сперва заметила Добженского. Его было сложно не заметить — ворох пестрых платьев и самых разнообразных головных женских уборов окружал его. Он любил женское внимание и открыто наслаждался им, словно питая свое «Я» этим тихим обожанием и взглядами украдкой, невольно усмехнулась Ксения. Но лиц своих паненок она не увидела среди них и слегка огорчилась — было бы любопытно поглядеть на них ныне, спустя пять лет.

А вон и Ежи, хмурый и явно недовольный этой поездкой в лес, что стоит всего в паре десятков верст от его вотчины, где он скрывал надежно свою страшную тайну. Присел, прислонившись спиной к широкому стволу, и кидает короткий нож в сырую землю, стараясь не задеть носки собственных сапог. О Святый Боже, неужто это Влодзимеж подошел к нему, едва не ахнула Ксения с трудом узнавая в заметно погрузневшей фигуре в жупане горчичного цвета того статного пахолика, что когда-то стал мужем Марии, бывшей белицы лесного скита.

А потом отвлеклась от фигуры ловчего, когда вдруг от женского кружка отошла одна из паненок в богатом платье багряного цвета, так красиво облегающем тонкий стан и подчеркивающем высокую грудь. Ксению кольнула мимолетная зависть при виде этого красивого платья и плаща, этих украшений и богатого аграфа на шапке с отделкой из лисьего меха. Она сама давно не носила подобных вещей, только простые суконные или из тонкой шерсти платья, а то и вовсе порой одевалась как Збыня — простую рубаху, юбку да безрукавку. Только рантух Ксения давно сняла с головы, несмотря на все упреки и уговоры Ежи и Эльжбеты. Он слишком ей напоминал то время, когда она носила тяжелый убор московитской боярыни, скрывая свою сущность под одеждами, подавляя себя самое. Теперь она не такая, как прежде, она иная.

А потом сердце остановилось, а уши перестали слышать, словно на Ксению нежданно навалилась глухота, когда паненка подошла к одной из сосен на окраине лесной поляны. Сначала Ксения не узнала шляхтича, которого прежде не заметила на поляне и к которому и приблизилась пани в платье цвета багрянца. Он держался в стороне от всех, стоял, прислонившись плечом к стволу сосны и задумчиво рассматривал собравшихся на поляне. А может, и не рассматривал — вон как пристален взгляд. Так смотрят и не видят, погружаясь целиком в свои мысли.

Владислав! Ксении даже показалось, что она крикнула это в голос, едва увидела его там, у сосны. Сдавило в груди, словно кто-то ударил, лишая дыхания. Голова закружилась на миг. Владислав!

Это действительно был он. Высокий и статный, он совсем не изменился ни фигурой, ни лицом за эти годы. Словно и не было их. Только наметилась над верхней губой полоска тонких коротких усов, будто Владислав никак не мог решиться — оставить те или убрать. Да и взгляд стал иной — тяжелее, темнее. Такой взгляд с головой выдавал, что промелькнувшие месяцы и годы приносили больше горестей, чем счастья. И именно этот взгляд — холодный и отстраненный — так пугал Ксению прежде.

Владислав, моя лада, мое сердце, мой коханый… Сердце билось в груди, как бешеное, а тело стала бить мелкой дрожью. Пальцы вдруг вспомнили, какова на ощупь его кожа — такая мягкая и в то же время такая жесткая от темнеющей щетины. Как же Ксении хотелось коснуться его сейчас! Вдруг вспомнился другой лес и другие сосны вокруг. Посиневшие от сока ягод черники губы, что только недавно терзали ее рот. Темные глаза, горящие огнем страсти, которая кружила обоих в своем ослепляющем вихре. Заныло в животе при этих воспоминаниях, стало жарко при мысли о том, что тогда происходило у сосны в лесу Московии.

Владислава действительно погладили по щеке, а потом игриво пробежались пальчиками по его шее. Это сделала именно та пани в платье цвета багрянца, которой недавно так завидовала Ксения. А когда Владислав не отстранился, как ожидала Ксения, а наоборот подался навстречу этой женщине, обнял ее за талию, прижал к сосне спиной, у которой стоял, то и вовсе вспыхнуло груди обжигающее пламя ненависти, туманящее разум, застилающее глаза красной пеленой ярости.