Она улыбнулась мне:
— Ты голодна?
Я кивнула, и она отворила калитку в стене. За нею оказался самый необыкновенный сад, какой только можно представить, огромный, прохладный и прекрасный. В дальнем конце сада высился роскошный дворец. Здесь росли апельсиновые деревья, разные травы, овощи и цветы, обрамленные зелеными изгородями, подстриженными в форме цветов. Вдоль высоких каменных стен тянулись ряды фруктовых деревьев, среди которых я заметила абрикосы, сливы, гранаты и смоковницы. От волшебных ароматов у меня потекли слюнки.
— Угощайся, — сказала она.
Можешь мне поверить, я не устремилась в сад, забыв обо всем на свете. За последние несколько лет я научилась осторожности, и потому с подозрением взглянула на нее.
— А что вы хотите взамен?
— Просто поговорить с тобой.
Я с тоской посмотрела на сад, не решаясь, однако, переступить порог. Стены были чересчур высокими, чтобы через них можно было перебраться, а дверь, которую она распахнула для меня, сработана из дубовых плах толщиной с мою руку и обита полосами кованого железа. В замке торчал массивный железный ключ. Достаточно было одного движения, чтобы повернуть его и запереть меня внутри.
— Мы можем поговорить здесь, — сказала я.
Женщина улыбнулась, сорвала с дерева плод и протянула мне. Это оказался инжир, с кожицей цвета сумеречного неба. Я тут же представила его вкус у себя на языке и то, как сладостно он потечет по моему пересохшему горлу. Еще мгновение я пыталась устоять перед искушением, а потом вдруг вспомнила о монетке, которую сжимала в ладони, и протянула ее женщине.
Судя по выражению ее лица, она была удивлена.
— Ты права. За все нужно платить. За свою монетку ты можешь получить немного хлеба и вина. Входи.
Запах свежеиспеченного хлеба стал для меня настоящей пыткой. Когда она взяла мою монету и прошла в калитку, я последовала за нею, сунув инжир в рот. Женщина провела меня через сад на террасу, где под навесом из виноградных лоз обнаружился столик, на котором стоял кувшин с вином. Она наполнила бокал и позвонила в колокольчик. Вскоре показались слуги, держа в руках подносы с угощением. Пока я ела, она принялась расспрашивать меня.
— Как тебя зовут?
— Паскалина.
— Сколько тебе лет, Паскалина?
— Семнадцать, — солгала я.
— Ты еще девственница?
Я покраснела и понурила голову. Помнишь, я говорила, что не все люди были добры ко мне, когда я попрошайничала на дороге? Словом, это — все, что тебе нужно знать. Думаю, она догадалась о том, что со мной произошло, потому что немного помолчала.
— Меня зовут Селена Леонелли. — Она подлила мне еще вина. — Я — куртизанка. Все, что ты здесь видишь: дом, сад, платья, украшения, слуги — все это у меня есть, потому что я продаю свое тело.
Должно быть, я испуганно отпрянула. Мне приходилось слышать рассказы о женщинах, которые силой или обманом заставляли девушек заниматься проституцией, и я вдруг уверилась, что именно с этой целью она и заманила меня в свой сад.
— Не бойся, — сказала синьорина Леонелли. — Я стала куртизанкой только потому, что моя мать умерла, когда я была совсем еще маленькой. И я никого не собираюсь силой заставлять заниматься тем же. Ты очень красива, и тебя ждет успех, если ты этого захочешь, но, судя по выражению твоего лица, подобное занятие тебя не прельщает.
Я покачала головой.
— Так чего же ты хочешь, Паскалина?
Я вспомнила доброго молодого человека, который дал мне монету, и его дом с цветочными горшками на подоконнике и ковром на веревке, и его лавку, которая показалась мне полной сокровищ пещерой Али-Бабы.
— Я хочу иметь дом. И мужа, который любил бы только меня одну.
— Я могу помочь тебе, — сказала синьорина Леонелли. — Но ты должна пообещать, что заплатишь мне за услугу, когда придет время.
* * *
Через неделю я вновь стояла на мосту Риальто-Бридж с букетиком маргариток. Я вымыла лицо и голову в колодце в центре campo, [64] и теперь волосы мягким рыжим водопадом ниспадали мне на спину. Ко мне подошли несколько мужчин, полагая, что я хочу продать свое тело, но я прогнала их прочь. Я ждала молодого человека, который дал мне монету.
Наконец он появился — высокий, привлекательный, с темными кудрями и благородным носом, одетый в красивый красный дублет. Я робко шагнула ему навстречу, протягивая букетик маргариток.
— Купите мои цветы, благородный господин!
Глаза его весело блеснули.
— Как вас зовут? — поинтересовался он, роясь в карманах в поисках монеты.
— Паскалина.
— Пасхальный ребенок, [65] не так ли?
Я кивнула, хотя на глаза мне навернулись слезы, стоило мне только подумать о своих родителях, которые любили меня и дали мне имя, и чьи обглоданные кости теперь гнили в смертной яме.
— Вы — само воплощение весенней красы, — негромко произнес молодой человек, протягивая мне монету.
Когда я передавала ему цветы, наши руки на мгновение соприкоснулись. Я отпрянула, чувствуя, как между нами проскочила искра, как случалось иногда, когда я расчесывала волосы.
Он пристально взглянул на меня.
— Где вы живете?
— Нигде.
— Но вы должны где-то жить.
— Мой дом там, где я могу приклонить голову. В церкви, на крыльце дома или под мостом.
— Разве у вас нет семьи, родных?
— Они все умерли.
— Бедняжка. — Похоже, он искренне сочувствовал моему горю.
— Должно быть, у Господа были на то свои причины. Я не в силах представить, каковы они, но мне остается верить, что они достаточно веские, иначе я возненавижу Его за то, что он забрал моих родителей.
Он кивнул, и на лице его отразилось сострадание.
— Я иногда жалею, что не умерла вместе с ними, — с горечью вырвалось у меня.
— Не говорите так. Лучше все-таки оставаться живой, не так ли?
Я покачала головой и отвернулась.
— Мне очень жаль. Надеюсь… у вас все наладится.
Вместо ответа я лишь пожала плечами. Постояв еще немного, он ушел, оставив меня одну, с монетой в руке.
Через неделю я вновь ждала его с очередным букетиком маргариток. На этот раз он сразу же подошел ко мне и сказал:
— Паскалина, я беспокоился о вас. У вас все в порядке?
На сердце у меня потеплело. Я улыбнулась ему и кивнула.
— Я в первый раз вижу, как вы улыбаетесь.
— А мне впервые хочется улыбаться. Вы купите мои цветы?
— С удовольствием.
Мы стояли и разговаривали о погоде, о цветах, о том, что я буду делать со своей монетой, а потом он сказал:
— Я должен идти, иначе я опоздаю. Вы придете… придете сюда еще раз?
Я кивнула. Уходя, он оглянулся, и взгляды наши встретились. Он улыбнулся, и я улыбнулась ему в ответ.
На следующей неделе наступил Иванов день. [66] Я пошла на луг и нарвала столько маргариток, сколько смогла унести, а потом стала ждать его на мосту. Вскоре я увидела, как он с радостной улыбкой спешит мне навстречу.
— Я подумала, — сказала я после того, как мы немного поговорили, — что, быть может, вы захотите посмотреть, где я живу.
Он отступил на шаг и нахмурился.
Я гордо выпрямилась и приподняла подбородок.
— Я не собиралась… предлагать вам свое тело, если вы подумали об этом. Неужели я стояла бы на улице, продавая луговые цветы, если бы занималась этим ремеслом? Я бы жила в хорошем доме, носила бы шелка и атлас и ела бы язычки ласточек. Я бы заработала целое состояние, если бы решила стать куртизанкой. Но вот я стою перед вами босиком и в лохмотьях, питаясь отбросами из сточной канавы. — Глаза мои наполнились слезами, и я повернулась, чтобы уйти.
Он схватил меня за руку.
— Простите, я не хотел оскорбить вас.
— Вы были очень добры, — сказала я, не глядя на него. — Вам необязательно покупать мои цветы. Я всего лишь хотела поблагодарить вас.
